— Конечно!

Он проводил ее в комнату и усадил в единственное кресло, рядом с которым примостился на тумбочке лопоухий телефон, метко прозванный заводом-изготовителем «Чебурашкой».

— Мне надо поговорить одной.

Раздолбай кивнул и вышел на кухню. Подслушивать он не хотел, но включать в раковине воду, чтобы заглушить долетавшие из комнаты реплики, не захотел тоже. Диана позвонила Андрею. Разговор быстро перешел на повышенные тона, и его стало хорошо слышно.

— …и ты что, просил отца наврать про какой-то идиотский поход, чтобы не видеть меня в мой день рождения? Ну, спасибо тебе! Андрей… Андрей, слушай, я не знаю, что ты себе надумал, но человек просто решил меня поздравить. Да какая разница, что он делал?! Ставить с папой стиральную машину — это свидетельство близких отношений? Ты в своем уме? То, что тебе ляпнула мама, не имеет значения, надо было звонить мне и говорить со мной. Я не знаю, зачем она так сказала, может быть, потому что к тебе так относится…

«Так вот почему мама легко отпустила ее! — понял Раздолбай. — Она не любит Андрея и рада была их поссорить. А я какое-то вмешательство высших сил выдумал».

— Андрей, слушай, давай не будем раздувать ссору на пустом месте. Надо встретиться и поговорить. Сегодня не получится… Завтра скорее всего тоже. Ну, я… просто не совсем в Риге. — Диана издала нервный смешок. — Я в Москве. Да… Так получилось. Слушай, я вообще не хотела этого, просто так вышло, что моя мама… Она сказала тебе? Зачем ты тогда спрашивал, где я? Ты что, меня на вранье думал словить? Ну, спасибо, что так обо мне думаешь. Не знаю… Если так, я даже не знаю, что тебе еще сказать. Ну, если и тебе нечего… мне тогда, наверное, тоже.

Разговор прекратился. Раздолбай предупредительно кашлянул и осторожно заглянул в комнату. Он ожидал застать Диану в слезах, но она спокойно сидела в кресле, и только напряженный взгляд, направленный в одну точку, выдавал ее нервозность. Раздолбай решил, что пришло время рвать соперника на куски.

— Прости, до меня долетели кое-какие фразы… — вкрадчиво заговорил он. — Я понимаю, что у вас с Андреем близкие отношения, и все такое. Но тебе не кажется, что если человек близок, он не должен обижаться непонятно на что? Ему надо было с тобой встретиться, обо всем поговорить, все выяснить. Знаешь, что я думаю? Он просто по какой-то причине искал повод для ссоры и воспользовался этим.

— Да… — задумчиво согласилась она. — У него есть одна причина искать повод для ссоры. Давай утепляй меня и пошли есть — умираю с голоду.

Диану Раздолбай утеплил своим свитером и старыми мамиными брюками, синтетику которых пятнадцать лет назад погрызла от безнадеги запертая в опустевшей квартире моль.

Обедать они поехали в «Макдоналдс» — оазис чистоты и ярких красок, новейший московский аттракцион, в который уже больше года ломилась многометровая очередь. Стоять пришлось бы около часа, но Раздолбай показал себя пронырой и за пять рублей купил в очереди два места возле самого входа. Ушлые пареньки с внешностью отчисленных пэтэушников давно превратили эту очередь в источник заработка, внедряя в нее «засланных казачков», постоянно переходивших из конца в начало. Взяв за правило забавлять Диану байками обо всем подряд, Раздолбай рассказал о первых месяцах работы ресторана, когда очередь была в три раза длиннее и загибалась вокруг сквера. Тогда все спешили попробовать настоящие американские гамбургеры, считая, что долго фирменный уровень не продержится. Говорили — гамбургеры кончатся, и хваленый «Макдоналдс» станет кормить обычными столовскими котлетами, вложенными в разрезанную булочку за три копейки. Но время шло, гамбургеры не кончались, и ажиотаж убавился — длиннее ста метров очередь бывала только по выходным, когда люди шли целыми семьями.

Зародив у Дианы почтительное отношение к месту обеда, Раздолбай накормил ее бигмаком и озадачился проблемой, которая требовала большей пронырливости, чем покупка мест в очереди, — за четыре часа нужно было добыть билеты на аншлаговый спектакль. Их могла достать мама, обратившись к администратору театра, чьи книги по искусству издавал у себя дядя Володя, но от маминого приглашения Раздолбай отказался и просить ее теперь помогать казалось ему некрасивым. Пришлось положиться на опыт продажи вагончиков. Изучив толпу перед входом в театр, Раздолбай выделил сутулого хмыря, на лице которого застыла деловитая озабоченность, и без обиняков сказал ему, как принято у спекулянтов:

— Билеты есть? Хорошо возьму.

— Пятьдесят, — процедил хмырь, глядя поверх его плеча.

— По пятьдесят у тебя мореманы из Одессы возьмут, но их, видишь, нет сегодня, — срезал Раздолбай хмыря фразочкой Сергея. — Двадцать пять.

Хмырь глянул на него с уважением и согласился на тридцать. Взятый из дома конверт похудел на шесть красных червонцев, но восхищенный взгляд Дианы того стоил.

«Веду себя как крутой парень! — самодовольно подумал Раздолбай. — Может быть, все-таки позвать ее после спектакля на чаек? О нет… Нет, нет, нет! На этом вся моя крутизна закончится. Или позвать?»

Дилемма — звать или не звать — отравила ему все представление. «Лицедеи» веселили зал трогательными ужимками, вызывали взрывы хохота, а он бесконечно крутил подкинутую в сознании монету, ничего не видя и не слыша. Только в конце спектакля, когда артисты стали перебрасываться со зрителями огромными надувными шарами, он словно прозрел и обрел слух. В зале гремела овация, люди светились детским счастьем, а лицо Дианы озаряла такая улыбка, словно ей было пять лет и она попала на кремлевскую елку.

— Это был самый замечательный спектакль в моей жизни! — крикнула она, приблизившись к Раздолбаю, чтобы он услышал ее в шуме аплодисментов.

«Надо звать!» — решил он, увидев ее восторженные глаза.

Словно узор из камушков, выкладывал он в уме витиеватое приглашение, но как только они вышли из театра, Диана разметала все камушки, потребовав везти ее в Парк культуры. Он начал объяснять, что ночью там гуляют «люберы» и велика вероятность на все оставшиеся деньги купить кирпич, но оказалось, что она подразумевала станцию метро, рядом с которой жил ее родственник дядя Руслан, всегда готовый приютить на ночь.

«Вот и конец истории», — подумал Раздолбай, испытывая сожаление и облегчение одновременно.

Но история только начиналась. Диана долго давила кнопочку звонка в квартиру дяди Руслана, и уже по акустике звона, слышимого из-за двери, они догадывались, что дома никого нет, — так гулко и одиноко обычно звенели звонки в пустых помещениях.

— Он что, с дачи не вернулся? — ужаснулась Диана. — Кошмар!

— Слушай, я же не оставлю тебя на улице. Я обещал о тебе заботиться, я что-нибудь придумаю, — успокоил ее Раздолбай, снова складывая в уме камушки витиеватого приглашения.

— Что ты придумаешь?

— Ну, можно поехать… На Воробьевы горы! Выпьем на смотровой площадке шампанского, а потом вернемся к твоему дяде Руслану. Может, он за это время появится.

Он хотел сказать: «Можно поехать к одному приятному человеку и попить у него чаю, если тебя не смутит, что приятный человек — это я», но увидел, как насторожилась Диана, едва услышав «можно поехать», и придумал Воробьевы горы, чтобы выйти из положения.

Затея оказалась удачной. Купленное у таксистов шампанское сделало свое дело, и к одиннадцати часам Диана ходила по балюстраде смотровой площадки, декламируя во все горло Шекспира. Раздолбай придерживал ее за руку и наслаждался теплым электричеством, которое перетекало к нему через ее пальцы. Хотелось остановить этот высший момент «своей жизни» и носить его с собой как фотокарточку, чтобы всегда можно было в него возвращаться.

— So I, for fear of trust, forget to say

The perfect ceremony of love’s rite,

And in mine own love’s strength seem to decay,

O… something tra-la-la love’s might![67] — продекламировала Диана во мрак, проколотый миллионами огоньков ночного города, спрыгнула с балюстрады и почти упала Раздолбаю в объятия.