— Кстати, подохший «совок» — тоже наследие Византийского Христианства, — продолжал Мартин. — Равенство, братство, коллективизм, а в итоге — дикое иждивенчество людской породы, которую мы в школе называли «историческая общность советский народ». Я сейчас расширяю бизнес, нанимаю персонал и фигею от этой общности. Они же все привыкли, что о них кто-то должен заботиться! Добрые дяди должны сидеть наверху и все время думать, как сделать им лучше. Я пытаюсь объяснять, что заботиться больше никто никогда не будет, и у них дикий невруб случается. Приходит человек наниматься, спрашивает: «А как это вы можете платить мне только пять тысяч в месяц, если килограмм мяса стоит тысячу?» Отвечаю: «Мне до балды абсолютно, сколько стоит мясо, потому что я продуктами не торгую. Рентабельность моего бизнеса дает возможность платить вам не больше пяти тысяч, и вы еще должны доказать, что будете за эти деньги пахать, потому что у меня таких, как вы, — очередь». Знаешь, что на это говорит мне?

— Что?

— Я же кандидат наук!

Мартин засмеялся, приглашая Раздолбая оценить юмор ситуации, но тому было не смешно. Дядя Володя тоже был кандидатом наук и тоже приносил теперь домой около пяти тысяч рублей, которых на двоих с мамой едва хватало. Когда он последний раз навещал родителей, мама перебирала на кухне пакет манки, в которой завелись белые червячки. Раньше она не задумываясь выбросила бы такой пакет в мусоропровод, а теперь, вооружившись пинцетом, выуживала червячков по одному, чтобы приготовить дяде Володе на завтрак кашу.

«Форд» выскочил на Ленинградку, и Мартин придавил на газ. Мощный мотор быстро и плавно разогнал машину до сотни, но скорость не ощущалась.

— Сотка вообще не чувствуется! — оценил Раздолбай, подумав, что восхищаться автомобилем ему уже не претит.

— «Фордешник» — неплохая машина, но беспородная. Это разъездной рысачок, так я обычно езжу на «семьсот тридцатой».

— М-м, — подавленно промычал Раздолбай, не понимая, о какой марке идет речь, но догадываясь, что она должна быть еще лучше «Форда».

— Было бы, конечно, по кайфу поехать на ней, тем более что там, в винном холодильнике, лежит бутылка номенклатурного «Монтепульчано» прошлого года, которое ты мог бы дрюнчить прямо сейчас, но обратно нас повезет мой водитель Фархад, а пускать его за руль «Бэхи» — все равно что позволять массажисту ласкать свою женщину. Так что придется парковаться подальше, чтобы не светить этой жестянкой перед уважаемыми людьми.

Раздолбаю стало совсем душно, и несколько минут они ехали молча.

— Давно ли ты видел Валеру? Что у него нового? — начал Мартин новую тему.

— Он летом уехал в Гамбург. Учиться банковскому делу, — козырнул Раздолбай чужим достижением, чтобы хоть как-то принизить недосягаемое превосходство Мартина.

— Ох, Валера, Валера, — с сожалением вздохнул Мартин, — маленький бедный Растиньяк.

— Кто?

— Бальзаковский персонаж — человек, мечтавший любой ценой выбиться в люди. У Валеры комплекс достижения успеха, и это главная причина, по которой наша дружба дико просралась.

— Почему он «маленький бедный»?

— Потому что, мечтая об успехе, он уехал отсюда в то время, когда нигде в мире нет лучших шансов, и поехал туда, где их меньше всего. Ну, флаг ему в руки. Пусть кует свое скромное бюргерское счастье.

Раздолбай бросил взгляд в окно на темный проспект. Они как раз проезжали район, где жили родители. Бледные магазинные вывески тускло освещали асфальт, усеянный обрывками газет и сигаретными пачками. Ссутулившиеся Лещи и

Карпы озабоченно спешили по домам. Возле коммерческих ларьков топтались с пивом подрастающие Барракуды в кожанках.

— Ты серьезно думаешь, что здесь больше шансов, чем в Гамбурге?

— Я не думаю, я это знаю.

Мартин остановился на светофоре. К машине подбежала чумазая девочка лет семи, похожая на одетую в плащ крысу, и мокрой тряпкой стала развозить грязь по лобовому стеклу.

Мартин посигналил и сделал прогоняющий жест.

— Дядь, дай на мороженое, — хрипло буркнула девочка, стукнув костяшками в стекло водительской двери.

— Денег нет, — незатейливо ответил Мартин.

— А сигарету.

— Тоже нет.

— Блядь… — по-мужски выругалась девочка и пошла к другой машине.

— Я дал бы ей денег, если бы мне действительно требовалось протереть стекло, но так как у меня работает стеклоомыватель, в который с морозов залито пять бутылок номенклатурной водки «Привет», я этого делать не собираюсь, — прокомментировал Мартин. — Вообще, когда я вижу перед капотом таких детей, у меня возникает дикое желание нажать на газ и избавить их от страданий. Тупые выродки, которые ничего не знают в своей жизни, кроме бухла, трахают друг друга, и получается такой одушевленный кусок мяса. Я уважал бы любого человека, пробившегося из грязи наверх, но этим никогда не пробиться в силу генетической ущербности. Они обречены попрошайничать, на выклянченные деньги жрать водку и плодить в грязных норах себе подобную мразь. Было бы гуманно стерилизовать их всех, чтобы не размножались, потому что родить ребенка для таких тварей — все равно что облегчиться от запора.

Пока Мартин высказывал это все с видом философа, Раздолбай мысленно отшатывался и думал, что если бы в нем до сих пор звучал «внутренний голос», то он скорее всего потребовал бы выйти из машины и уехать домой.

«Хорошо, что прошел этот психоз, — умиротворял он себя. — Каждый имеет право на свою точку зрения, и портить вечер из-за того, что кто-то высказывается слишком резко, — это ребячество».

Они промчались по Тверской, выехали переулками на Садовое и снова остановились на светофоре в ожидании стрелки. На тротуаре устало переступали копытами две лошади с малолетними наездницами на спинах.

— Дайте лошадкам на корм, — поочередно просили девочки у редких прохожих.

— Судя по тому, сколько эти лошадки насрали, на корм им дают изрядно, — сказал Раздолбай, кивнув на разбросанные по дороге комья, и порадовался, что первый раз за вечер как-то сострил. Мартин вежливо посмеялся.

Стрелка зажглась, и они тронулись вперед, но тут из-за поворота показалась черная корма огромного джипа, который толкали, упершись в капот, четверо Барракуд. Машину по встречной полосе вытолкали на Садовое и стали разворачивать по ходу движения.

— Подайте лошадкам на корм, — обратилась к Барракудам одна из наездниц.

— Давай, твои лошадки до заправки дотащат нас! Я им на мешок овса забашляю! — крикнул кто-то из хищников, развеселив остальных.

Раздолбай представил, как большой черный джип, похожий на карету волшебника, мчится по улице, запряженный тройкой коней, и Барракуда в кожанке, высунувшись из люка, нахлестывает кнутом мокрые от пота лошадиные крупы.

Вспыхнувший образ показался таким ярким, что захотелось при случае нарисовать его.

— Девки зря отказались. У пацанов принято отвечать за базар, могли бы реально заработать на мешок, а не клянчить, — сказал Мартин, поворачивая под стрелку.

Вид улицы за поворотом заставил Раздолбая с изумлением податься вперед. Обе стороны дороги были плотно заставлены иномарками, в лакированных кузовах которых празднично отражались уличные фонари, и можно было подумать, что эту улицу целиком перенесли в Москву из какой-нибудь мировой столицы. Раздолбай никогда не видел столько сверкающих, красивых машин, собранных в одном месте, и даже не предполагал, что их так много в городе. Он привык считать, что после падения плотины жить стало хуже, и вдруг воочию убедился, что яркая жизнь все-таки началась, и вот она перед ним!

Мартин припарковал свой «Форд» в самом конце улицы, и пока они возвращались к воротам сада, Раздолбай присматривался к выходившим из машин людям. Все они были, разумеется, Барракудами, но излучали необычное для себя миролюбие, а не угрозу, и он вдруг поймал себя на мысли, что ему приятно находиться рядом с ними. Исходившая от Барракуд энергия как будто пропитывала его лещовый организм, и от этого он сам чувствовал себя немножечко Барракудой.