— Ты уничтожил меня, солнечный крысенок, — прорычал он. Когтестраж растерянно вертел головой из стороны в сторону, вглядываясь в дальние стены пещеры. — Что случилось?! — завопил он. — Что же приключилось с моим…

Страшный скрежещущий рев — и громадный вал серого камня прокатился перед глазами Фритти, унося Растерзяка из поля зрения. Потом все исчезло; Хвосттрубой остался один на уступе. Болезненно повернув голову, он увидел, как ниже его последние из скользящих камней съехали по наклонной каменной стене и с оглушительным всплеском канули во вздувшуюся реку. От Растерзяка не осталось и следа.

Фритти выпрямился и тяжело вскарабкался на обломки, оставленные лавиной, потом захромал вверх по извилистой тропке. Пещера теперь тряслась всерьез; вода внизу прыгала и мощными столбами взметалась к кровле пещеры. Жара была гнетущая; Хвосттрубой напрягал всю свою решимость, чтобы не улечься там, где был.

Он добрался до туннеля, ведущего наружу. Пещера Потока угрожала развалиться на куски позади него. Он бесчувственно одолевал фут за футом; устало тащился, покуда уже не смог идти дальше — ничком повалился на пол туннеля. И смутно различил то, что показалось ему счастливой прихотью воображения, — клочок неба. Стены туннеля тоже содрогались.

«Как забавно, — рассеянно подумал он. — Всякий знает, что под землей не бывает неба».

Последним шумом, который он слышал, был грохот взрыва внизу, в пещере. Он звучал так, будто разом повалились все деревья Крысолистья. Потом туннель позади него обрушился.

Весна так и бурлила, так и вскипала, выталкивая наружу самые беззастенчивые ароматы и запахи, — прямо под Хвосттрубоевой спиной земля была тепла от напора обновляющейся жизни. Скоро он поднимется и побредет к своему гнезду, к себе, в ящик на крыльце Мурчеловых владений… а пока что он с удовольствием валялся на траве. Ветерок ерошил ему мех. Он беззаботно болтал ногами в воздухе, наслаждаясь прохладой, проветриваясь. Глаза закрыты, позади — долгий день баловства с Писклями и шастанья по деревьям… он чувствовал, что мог бы, пожалуй, проваляться вот так целую вечность.

Пушистый ветерок принес чуть слышный писк, слабый, как радостный вскрик полевки, нашедшей свой мышиный клад глубоко в земле. Глубоко-глубоко в земле. Новый вскрик — теперь погромче, — и Фритти почудилось, будто он слышит свое имя. Зачем это кому-то вздумалось его беспокоить? Он было вновь попытался вернуться в приятную мечтательность, но умоляющий голосок стал настойчивее. Ветер усилился, со свистом проносясь мимо его усов и ушей. Ну почему этот его полноценный день должен быть испорчен? Голос походил на Мягколапкин или Мимолеткин — фелы ведь все одинаковы: обходятся с тобой как со старым ежом, пока нужны тебе, а потом всюду следуют за тобой и завывают, будто поранились. С тех пор как он забрал Мягколапку оттуда… оттуда… где нашел ее… Этого с тех пор не бывало… вот уже больше Ока…

«Хвосттрубой!»

Опять этот голос. Лоб у Фритти наморщился, но он не снисходил до того, чтобы открыть глаза. Ну разве что, может, взглянуть мельком…

Почему же он не может хоть что-нибудь увидеть? Почему все черно?

Голос снова вскрикнул, звуча так, словно исчезал в длинном темном туннеле… или словно это он сам проваливался… во тьму…

Свет! Куда подевался свет?

Кто-то — или что-то — лизало ему морду. Жесткий, настойчивый язык натирал самые болезненные места, но когда он попытался отклонить голову, боль эта стала сильнее. Он лег по-прежнему, уступив, и через некоторое время перед глазами у него стали возникать небольшие световые пятна. Возможно, он не разобрался бы в этих кружащихся, прыгающих бликах, если бы нос не распознал наконец знакомый запах. Плавучие пятна стали срастаться; чернота расступалась, как высокая трава под лапой.

С яростно-сосредоточенным видом Мимолетка умывала ему морду шершавым розовым языком. Фритти не сумел как следует навести на нее взор — она была слишком близко, и усилие оказалось болезненным, но запах подтвердил — это она. Он выговорил ее имя и удивился, что она не отозвалась. Попробовал снова — и на этот раз она отстранилась, взглянула и крикнула кому-то, кого он еще не видел: «Приходит в себя!» Фритти попытался поздороваться с ней, высказать, до чего рад видеть ее на полях живущих — если только это они, — но не успел и звука проронить, как снова соскользнул в черноту.

Когда позже он очнулся, возле Мимолетки был большой косматый рыжий кот. Он далеко не сразу узнал принца Сквозьзабора.

— Что… что… — Голос его был очень слаб. Он сглотнул. — Что произошло? Мы… на поверхности земли?

Мимолетка наклонилась вперед; зеленые глаза ее были теплы.

— Не пытайся разговаривать, — успокоительно сказала она. — Ты спасен. Сквозьзабор вытащил тебя.

Фритти ощутил слабый бессознательный укол ревности.

— Где Шустрик? — спросил он.

— Ты скоро его увидишь, — сказала она и взглянула на принца. Сквозьзабор засиял грубовато-добродушной веселостью.

— Тревожились о тебе. Не думай… тревожились. Ну и свалка, ну и свалка. Баснословное побоище.

Принц, казалось, готов был отвесить Фритти добродушный шлепок. Мимолетка вдвинулась меж Сквозьзабором и его предполагаемой жертвой, которая уже изнемогала.

— Спи, спи и предоставь Муркле излечить тебя, — сказала она.

Хвосттрубой неохотно расслабился. Такое множество вопросов…

Фритти нашел исцеление в сонных полях. Скоро он понял, что может сидеть, хотя от этого у него и кружилась голова. При дотошном самоосмотре серьезных ран не обнаружилось. Многочисленные царапины перестали кровоточить, а терпеливое попечение Мимолетки счистило с его короткого меха основные сгустки запекшейся крови. Глаза у него опухли — ему трудно было открывать их больше чем наполовину — но в целом он был в неплохой форме.

Мимолетка еще не хотела отвечать на его вопросы и сидела в терпеливом безмолвии, покуда он выжимал из нее сведения. Сквозьзабор частенько наведывался повидать Хвосттрубоя, пока тот восстанавливал силы, но при непоседливом нраве ему трудно было подолгу сидеть и разговаривать. Посещения его были сердечны, но коротки.

Сны Фритти были не совсем неверны. Земля была теплой. Отдаленные части Леса Крысолистья покрывал снег; белый покров тянулся к туманному горизонту, но опушка леса, на которой очнулся Хвосттрубой, была зелена и влажна — тонкий травяной ковер водянист и сыроват, словно снег внезапно стаял от жаркого солнца. Мимолетка сказала, что так было и во всей округе Холма, но что она думает — снег со временем вернется. Все-таки это был еще не конец зимы.

Проходили дни, и Фритти вскоре поднялся и стал ходить. Они с Мимолеткой обследовали скоропалительно зеленый лес, шагая вдвоем сквозь ложную сырую весну. Здесь и там можно было услышать одиночных крылянок , храбро распевавших на древесных вершинах.

Фритти все еще не видел Шустрика, но Мимолетка обещала вскоре сводить его к нему. Шусти тоже выздоравливает, сказала она, и его не стоит волновать.

Кое-где среди преждевременной зелени возникали морды других соплеменников, изможденные, с глазами навыкате. Большинство тех, кто прорвался на свободу в последние Часы Холма, задержались здесь совсем ненадолго, уйдя, чтобы поискать лучших охотничьих угодий или вернуться в родные места. Казалось, никакой дух товарищества не связывал этих уцелевших: они один за другим уходили, едва набрав достаточно сил для похода. Только больные — и умирающие — остались от Сквозьзаборова отряда охотников, и принц тем не менее скоро поведет большинство своего отряда назад, к лесным убежищам Перводомья. Наряжена будет небольшая стража, чтобы остаться и нести караул на месте событий.

Увидев этих выживших, Фритти громко спросил о судьбе бесчисленных хозяев и рабов, которые не убежали. В ответ Мимолетка, как могла, рассказала Фритти о последнем Часе Закота.