— Но кириос чёрный трибун обещал вернуться за мной, — хмуро возразила я, поднимая с пола свой комбинезон и обнимая его обеими руками. Стоя в обнажённом виде перед этим пришельцем, я чувствовала не смущение и даже не неловкость. Это было скорее опасение; мне чудилась исходящая от мужчины опасность, и хотелось не прикрыться, а защититься. И чего я точно не хотела, так это идти с ним куда-то. Такой, пожалуй, заведёт! — Я могу ещё подождать.

— Кириа, чёрный трибун погиб, — всё с той же спокойной ласковой улыбкой продолжил увещевания мужчина.

— И всё-таки…

— Кириа, не заставляйте меня применять силу, — выражение лица не изменилось ни на йоту, ни один мускул не дрогнул.

Я вздохнула, принимая поражение, и начала одеваться. Спорить в самом деле было глупо; мужчина явно был настроен решительно, а противопоставить ему мне было нечего. Разве что попытаться воспользоваться оружием. Но, во-первых, как-то это слишком: пытаться пристрелить человека, который пришёл тебя спасти. А, во-вторых, я интуитивно догадывалась, что выстрелить не успею. Да и то, он — явно опытный боец, а я это оружие впервые в жизни вижу.

Я даже не стала тянуть время. Какой в этом смысл? Две минуты ничего не решат, а испытывать терпение мужчины не хотелось.

Как же это ужасно, ничего не решать. Да, пусть говорят, что наши поступки ничего не определяют, что человек предполагает, а располагает Провидение. Но даже в таком случае есть хотя бы иллюзия выбора. Кроме того, я никогда не была фаталисткой.

Сейчас же меня совсем никто ни о чём не спрашивал. Я была табуреткой, которую переставляют с места на место по мере надобности, и даже малейшего шанса что-то изменить пока не было. Одному оставалось радоваться: что переставляют аккуратно, а не швыряют пинками.

Так и не представившийся мужчина дождался, пока я оденусь. Проигнорировал сунутый в карман пистолет; кажется, наличие у меня оружия его совсем не смущало. Оно и понятно: что я буду делать, даже если удастся этого человека убить? Куда я пойду? Буду сидеть здесь и ждать Ульвара? А сможет ли он за мной вернуться?

Я не верила, что он умер. Вот просто не верила, и всё. Невежливый незнакомец мог сколько угодно в красках расписывать мне, насколько мало осталось от грозного чёрного трибуна, но я в это не поверила бы всё равно. Наверное, нашла бы возможность не поверить, даже увидев мёртвого полубога собственными глазами.

За то время, что я провела здесь в одиночестве, я так и эдак тасовала собственные мысли, перекладывая их, разглядывая, и пытаясь решить: что для меня, всё-таки, значит этот огромный викинг? Собственные мысли про страхи, равно как и рассуждения о смерти от строго определённой руки, даже мне самой уже казались глупыми. Но как всё обстоит на самом деле, я понять не могла.

Я опять вспоминала пресловутый «стокгольмский синдром» и понимала, что — нет, это не оно. Не было во мне к этому человеку любви. Разве что признательность за то, что не бросил, довёл до безопасного места, и даже по-своему заботился. Да и не был он, прямо скажем, моим мучителем. Строго говоря, зло он мне причинил только один раз, в самую первую встречу, а дальше вёл себя даже почти корректно (со скидкой на характер и обстоятельства).

Я совсем не хотела провести с ним остаток жизни и совместно растить детей. Более того, подобная перспектива заставляла меня содрогаться от ужаса: в сыне Тора всё для меня было слишком. Слишком многое нас разделяло, слишком грубым и прямым он был, слишком безразличным и спокойным. Он мог стать хорошим боевым товарищем, но не человеком, с которым можно жить. Я всегда любила весёлых, лёгких и заботливых, «уютных» мужчин, остальное для меня было второстепенно. А Ульвар… Нет, до такой степени он бы не смог измениться, даже если бы очень постарался.

Мне невероятно важно было знать, что этот человек просто где-то есть. Мысль о том, что сын Тора жив, была для меня… сродни мысли о том, что завтра снова взойдёт солнце. Почему существование моего мира оказалось так прочно завязано на жизни чужого, и, пожалуй, совсем ненужного мне человека? Я не имела ни малейшего понятия. Может быть, дело было в той самой предопределённости, о которой говорил Симаргл? Да нет же, согласно ей он как раз должен был умереть. Так, может быть, именно потому мне было так важно, чтобы он жил? Как доказательство отсутствия той самой предопределённости.

В общем, я ужасно устала от этих рассуждений и начала просто ждать. И верить. Настолько прочно убедив себя в собственной вере, что отказаться от неё было не так-то просто.

Но к лучшему, что меня всё-таки увели из этого опостылевшего пустого пространства. Скучать я буду, пожалуй, только по бассейну, и то нескоро.

Незнакомец молча перехватил моё запястье и повёл к выходу. Отдать ему должное, держал довольно аккуратно, и не волок, а именно вёл, подстраиваясь под мой более короткий шаг. В этот раз коридоры проскочили стремительно, а на выходе я почувствовала не страх, а облегчение оттого, что это неприятное непонятное место осталось позади.

Снаружи, почти возле самого входа, нас ожидал небольшой корабль, напоминающий формой упавшую запятую. Или головастика. Ртутно-серебристый блестящий корпус на вид казался совершенно монолитным и отражал, причудливо искажая, окружающий мир. Великолепные статуи, закатно розовеющее небо, брусчатку под ногами, зелень многочисленных растений и нас двоих.

Я не помнила, как выглядел корабль, на котором я попала на эту планету; мне в тот момент было как-то не до разглядывания, — я, не оборачиваясь, бежала за чёрным трибуном. Но внутри оказалось очень похоже: те же два кресла, те же огоньки, тот же тамбур-шлюз и тот же обзорный экран.

Пожелавший остаться неизвестным конвоир помог мне пристегнуться, сам устроился поудобней, и летательный аппарат зябко вздрогнул, отрываясь от поверхности планеты.

«Прощай, Ирий. Надеюсь, мы никогда больше не увидимся», — думала я, разглядывая зелёный горизонт. Здесь даже небо было зелёного цвета, и тем самым вызывало лишь отвращение.

Перегрузок не было совершенно. По ощущениям мы стояли на месте, а если верить экрану — довольно быстро поднимались вверх. Сначала просто удалялась земля, потом мы проскочили тонкую плёнку редких облаков и вырвались в бездонное зелёное небо. А потом вверху начала проступать чернота с мелкими искрами видных даже при свете солнца звёзд; мы поднимались в верхние слои атмосферы. И это было красиво, даже несмотря на неправильный цвет неба.

Подъём прекратился, сменился скольжением в неуловимо-прозрачной дымке между бездонной чернотой космоса и зелёным телом чужой планеты. Некоторое время мы просто летели, пока слева не показалось нечто огромное и непонятное; из-за его края прямо в глаза било солнце, и различить очертания объекта у меня не получалось. Но пилот заложил крутой вираж, и горизонт на мгновение опрокинулся набок. Я от неожиданности рефлекторно вцепилась в подлокотники, хотя изменившаяся картина мира никак не повлияла на гравитацию.

От странного угла обзора начала, было, кружиться голова, но очень быстро горизонт вернулся на своё место. Точнее, он просто исчез, сменившись тем самым огромным объектом непонятных очертаний. Наверное, это был большой космический корабль; во всяком случае, летели мы именно к нему, прямо в зияющую тёмную дыру овальной формы.

Темнота, затягивающая проём, оказалась похожа на какую-то непонятную мембрану, не пропускающую свет. Внутри, отгороженный ей, как плёнкой, находился… наверное, всё-таки ангар. Просторное полупустое помещение, в котором вправо и влево тянулись ряды таких же «запятых», как наш летательный аппарат.

Это был первый раз, когда я перемещалась по кораблю во вменяемом состоянии. Поэтому, несмотря на неумолимый буксир, волокущий меня куда-то в неведомые дали, всё равно с любопытством озиралась по сторонам. Впрочем, смотреть было особо не на что: однообразные безликие светло-серые коридоры с тёмным покрытием на полу и порой попадающимися на стенах иероглифами разных цветов. И люди. Огромное множество совершенно разных и в то же время пугающе одинаковых людей.