— Нет, — ответил он, — совсем не трудно. Надо только туда взобраться и постараться немного продержаться.

Вот самое лучшее определение карьеры киноактрисы, подумала она, одновременно вспомнив, что бедный Нижинский перед смертью потерял рассудок. Так что же еще она умела, кроме этого парения? Она стремилась к такой карьере, работала как вол, и сейчас ей оставалось только одно: держаться в воздухе, бросая вызов закону земного притяжения. Инди Уэст снова обуяла жалость к самой себе.

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда она собиралась встать с постели и поменять наволочки.

— Мисс Уэст? Это Джейн Смит из «Шестидесяти секунд». Мы хотим заняться уяснением «синдрома Инди Уэст», и я рассчитываю быть у вас на следующей неделе со съемочной группой, чтобы снимать вас в течение ближайшего месяца. Меня особенно интересует, какое влияние оказывает на вашу жизнь «звездная болезнь», а начну я, конечно, с прыщика у вас на заднице!

— Мэкси! Ангел ты мой! Спасение ты мое! Как же ты могла взять и бросить меня одну — и так надолго?..

Откуда ты звонишь?.. Ты что, правда приедешь? Я совсем одна, и мне грустно.

— Нет, я никуда не собираюсь ехать. Сейчас я в Нью-Йорке — и скорей всего, на всю оставшуюся жизнь. Я умираю с похмелья и звоню просто, чтобы с тобой проститься.

— И ты тоже? А я лечусь «Кровавой Мэри». Пойди налей себе, я обожду у телефона.

— Что за тошнотворная мысль. Меня сейчас вырвет.

— Погоди, томатный сок по химическому составу наполовину соль и наполовину калий. Он заменяет твои электролиты быстрее, чем любое переливание крови. А если заесть как следует «табаско», то и вкуса водки не почувствуешь. Самый лучший терапевт в Беверли Хиллз мне это рекомендовал. Честно говорю.

— Ладно, но не бросай трубку. Я быстро.

Пока Инди ждала, она почувствовала себя заново рожденной. Раз Мэкси и она снова на одном континенте, то и зловещий Беверли Хиллз уже не так страшен. Уже одно присутствие голоса Мэкси в ее доме создавало настроение фиесты.

В трубке раздалось позвякивание ледяных кубиков и затем прозвучал знакомый голос:

— Ну почему я напилась, мне известно. А тебя что заставило?

— Я должна была вчера быть на этой вечеринке. Оказалось, что там нет никого, с кем бы мне хотелось поговорить. Потом вдруг открывается дверь и появляется один потрясный чувак. Я, конечно, прихорашиваюсь — и он начинает клеиться. Когда он очутился совсем рядом, я даже прочла, что у него написано на майке.

— Инди, сколько раз я тебе твердила, чтоб ты никогда не читала этих надписей. Там в каждом слове какая-нибудь грубость. Ну и что у него было? — Голос Мэкси от любопытства осекся.

— «Жизнь — дерьмо. А в конце нас ждет смерть».

— Знаешь, тебе надо завязывать с Голливудом. Когда из-за каких-то дурацких надписей на майке человек начинает пить…

— И есть, — мрачно заметила Инди. — А главное, ничего не скроешь.

— Посмотри на это с другой стороны, — утешила ее Мэкси. — Один раз позволить себе поесть — жиром не обрастешь. Так что если сама не сознаешься этому своему Майку Эбрамсу, то он ничего и не увидит. Мыслей твоих он не читает, а исповедаться в грехах всегда можно перед доктором Флоршайм, потому что она тебя не осудит.

— Ты как всегда права, Мэкси! А вот когда тебя нет, то некому указать мне перспективу. Сама я стараюсь, но у меня пока это плохо получается.

— Перспективе нужны двое!

— Так. А что, если сделать это названием моей книги? — возбужденно воскликнула Инди.

— Как, ты пишешь книгу?

— Еще нет, но как только подберу подходящий заголовок, тут же приступаю. Мне кажется, это мое истинное призвание. Я всю жизнь хотела писать. У нас здесь половина Голливуда подалась в писатели, так почему бы и мне не сделать того же?

— Вместо того чтобы быть просто самой красивой кинозвездой в мире?

— Вот именно. Послушай, как тебе понравится: «Если в раю — музыка, то в аду — приличное общество»?

— Инди, — чуть не поперхнулась Мэкси. — Я же пью.

— Значит, понравилось?

— Божественно. Но слишком элитарно. Надо что-нибудь попроще.

— Может, тогда научная фантастика? Мне, например, нравится «Шато-Марго 2001».

— Нет, Инди, нет!

— А если так: «У женатых мужчин не бывает поллюций»?

— Ну это еще бабушка надвое сказала.

— Ну тогда другой: «Был ли Гамлет единственным ребенком?»

— А что это значит?

— Мне кажется, название говорит само за себя, — с достоинством произнесла Инди.

— Послушай, мне правда за тебя страшно. Расхаживаешь одна по вечеринкам, напиваешься там, придумываешь заголовки для ненаписанных романов… Так, чего доброго, и сама не заметишь, как опять станешь пересчитывать свои простыни. А ты ведь знаешь, что это такое. Тебе нельзя больше оставаться одной в этом твоем чудовищном доме. Что, скажи, произошло с тем дворецким, он еще с тобой играл в карты?

— Доктор Флоршайм заявила, что мне не следует полагаться на дружбу, за которую я же и плачу. То есть чтобы никакая прислуга в доме не жила.

— Ты что, — встревожилась Мэкси, — считаешь себя настолько неврастеничкой, что готова идти на такие лишения?

— Может, раньше я и не была ею, а теперь-то уж точно.

— Мне кажется, тебе следует сказать своей докторше, что ты нуждаешься в небольшом отпуске, чтобы навестить меня. Ты мне нужна позарез.

— Я бы прилетела хоть сейчас, но съемки только на середине картины.

— Так я и знала, — с отчаянием проговорила Мэкси.

— Что, очередной мужчина?

— Вдесятеро хуже, чем самый худший из мужчин, какого я только встречала или даже за кого выходила замуж. Хуже самого Лэдди Киркгордона.

— Боже, разве что-нибудь может быть хуже… Ты случайно не больна? — в свою очередь забеспокоилась Инди.

— Нет, если, конечно, не считать, что глупость — неизлечимое заболевание. Добавь сюда заносчивость, поспешность суждений, отсутствие информации, идиотское поведение и, наконец, прыганье с вышки в бассейн, откуда выкачали воду.

— Но это как раз твое обычное состояние, когда ты влюбляешься! Я же знала, что тут замешан мужчина, — упорствовала Инди, чье похмелье выветрилось под влиянием беседы с Мэкси: ей, как всегда, было сладко погружаться в мир неразрешимых проблем подруги.

— Подожди, пока я сооружу еще одну порцию «Кровавой Мэри», — обреченно выдохнула Мэкси. — Тогда я выложу тебе всю эту гнусную историю.

— Давай! — воскликнула Инди, предвкушая долгую приятную беседу.

Возвращение Каттера Эмбервилла в Сан-Франциско из Нью-Йорка, где он пробыл так недолго, не вызвало особой сенсации. Обрадованные друзья, все уроженцы Сан-Франциско, сочли это признанием преимуществ Калифорнии перед Восточным побережьем. Еще до его отъезда они предрекали, что там, на востоке, ему ни за что не вкусить той прелести жизни, которой они наслаждаются здесь, так что его неприятие Манхэттена явилось доказательством их правоты. Хотя некоторые упорно называли Сан-Франциско Уолл-стрит Запада или Парижем Соединенных Штатов, для них этот город всегда оставался единственным в мире, и потому сравнивать его с каким-либо другим они не считали нужным. Да одна только гордость горожан делала Сан-Франциско поистине уникальным местом на земле: это незаметное испанское поселение превратилось в город, ставший известным всему миру, когда в 1848 году у Саттерс-Милл обнаружили золото. С тех пор не раз прокатывавшееся по здешней земле колесо Фортуны оставило в карманах удачливых отцов города миллионы, даже миллиарды долларов: менее чем за столетие золото сумело приобрести благородную выдержанность.

Никто из друзей Каттера — ни Болинги, ни Четфилд-Тейлоры, ни Тириотсы, ни де Гинье или Блитцы не знали, что истиной причиной его бегства из Нью-Йорка была Лили. Его приветствовали как единорога — это легендарное животное, чей рог будто бы обладает магическими свойствами: да и разве не был холостяк Каттер желанным женихом, столь же редким, как единорог?