— Ма, у Люси выкидыш, — печально сообщила Анжелика, просовывая голову в дверь спальни. — Она так и не сказала, от кого ребенок. Наверное, какой-то кошмарный тип.

— «Кошмарный тип: он может казаться вам замечательным и стать незабываемым воспоминанием в жизни каждой женщины», — отозвалась Мэкси.

— Я что-то не врубилась, — протянула Анжелика.

— Ничего, врубишься, когда тебе все объяснит Дон Джонсон, — успокоила ее мать.

Острые края бумажного листа. От его порезов ничего не поможет. Ни мази, ни лекарства. Мелкие, но чрезвычайно болезненные, они буквально рассекают кончики пальцев. И еще боль в спине. Тоже ничего не помогает, кроме изменения позы, упражнений и массажа, так что если ваша работа связана со множеством листов бумаги, над которыми надо сидеть согнувшись, то приходится терпеть и порезы и боль в спине. И еще постоянное напряжение для глаз. Когда все начинает расплываться, идешь в ванную, смачиваешь холодной водой салфетку, и прикладываешь ее к векам, так чтобы несколько капель попало внутрь, и возвращаешься обратно. Ничего не поделаешь, потому что напряжение может пройти в одном случае: если ты бросишь работу. А это невозможно. Во всяком случае, до того времени, когда не будет готов макет. А без макета «Би-Би» не станет реальностью.

— Думаю, — устало проговорила Мэкси, обращаясь к дочери, нависшей над ней с крайне озабоченным видом, — что это помогло мне закалить характер. — Отодвинув макет в сторону, она поднялась из-за стола и плашмя шлепнулась на ковер.

— Тебе нечего было закалять, ты и так вполне закалена, — возразила Анжелика.

Она до того привыкла к несколько покровительственному тону в разговоре со своей не вполне предсказуемой матерью, что полагала: новое перевоплощение, при всей серьезности положения, не может, конечно, продержаться дольше, чем все прежние увлечения Мэкси.

И все же Анжелика немного встревожилась. Все началось, когда мать отменила поездку в Венецию. С тех пор о возврате к старому уже не могло быть и речи. Сколько может продлиться эта история? Не больше недели. Правда, тогда в Шотландии Мэкси проскрипела почти два года, играя роль графини Киркгордон. Но то было совсем другое дело. Все-таки замужество, а здесь всего лишь журнал. Анжелика даже вздрогнула, припомнив пронизывающие ветры с болот, бесконечные сквозняки в замке, но тут же улыбнулась при мысли о своем чудаковатом втором отчиме. Интересно, ма понимала хоть, что он немного того? Прекрасный человек, но сплошной шиз.

— Когда ты собираешься закончить, ма?

— Что значит «закончить»? Ты что, не видишь, что я уже кончила? — Мэкси была возмущена. — Почему еще, по-твоему, я могу валяться здесь и не работать? Если можешь, сделай мне массаж спины. Лучше всего походи по ней босыми ногами. Если ты меня любишь, сделай что-нибудь с моей спиной, умоляю!

— Но ты же на ней лежишь! Перевернись!

— Не могу, нет никаких сил.

— Тогда перекатывайся, ма.

— Хорошо. Только передохну минутку. Ну, как он тебе, Анжелика? Правда потрясающий? Нет, скажи, разве мой макет не фантастический?

Анжелика заставила себя посмотреть на предмет, который за это время успела возненавидеть. На ее взгляд, макет оставался точно таким же, каким был в тот час, когда Мэкси впервые попыталась с ним что-то сделать. Он казался ей безобразно пухлым и неряшливым, и лицезреть его не доставляло ей ни малейшей радости. Стоит до него дотронуться — и он тут же рассыплется, подумала Анжелика с неприязнью. Непостижимым образом макет напоминал ей о школе: она бы наверняка сотворила там что-нибудь в этом роде — только поменьше и поизящней.

— Жутко захватывает, ма. Правда-правда. Особенно эта красная обложка. До того яркая, что даже глазам больно.

Мэкси со стоном перекатилась на спину.

— Что именно тебе не нравится? — спросила она, в упор взглянув на дочь.

— Да все нравится, честно! Здорово, по-моему. Правда, я не знаю, как должен выглядеть макет, так что мне не с чем сравнивать. Но обложка мировая… такая жутко красная.

Мэкси встала и подошла к столу, где лежал макет.

— Дерьмо это, вот и все, — тихо произнесла она. — Куча красного дерьма. А ведь это самое лучшее, на что я гожусь, мать твою за ногу.

— Ма!

— Прости, Анжелика. Но я же не употребляю каких-то новых для тебя слов, которых бы ты тоже иногда не употребляла.

— Я не из-за того, как ты выразилась, а что ты хотела выразить. Ты же столько над ним работала. И он не может не быть хорошим. Ты была права, а сейчас ты просто устала. И не можешь больше судить.

— Чтобы судить о дерьме, не надо быть знатоком. Его надо только увидеть — и все ясно. Мне нужна помощь. И особенно художественный редактор. Кто у нас самый лучший художественный редактор в мире, Анжелика?

— Зачем задавать глупые вопросы, когда ты знаешь ответ не хуже меня?

— Кто может в любой момент позвонить твоему отцу, днем или ночью?

— Я. Но ты же не захочешь, чтобы я просила его помочь тебе! Ты же всегда говорила, что не возьмешь у него и корки хлеба, пусть даже будешь умирать с голоду, или глотка воды, если будешь погибать от жажды.

— Мне и не нужно от него ни хлеба, ни воды, а нужен самый лучший в мире художественный редактор.

— А не самый-самый тебя не устроит? Ну, пожалуйста!

— Анжелика, это недостойно тебя.

— Хорошо, тогда сама звони и проси. Вы же разговариваете друг с другом по телефону, так? И нечего ломаться!

— Чтоб ты знала, если мы говорим, то только о тебе, Анжелика. Кто тебя возьмет с собой, где и когда. И ни о чем другом, даже о погоде.

— Нашли о чем говорить. Скучища.

— Тем не менее так оно сложилось.

— Ну так мне это не нравится. Извини, ма, я опаздываю на урок. У меня сегодня гитара. Взрослые! — презрительно фыркнула Анжелика, исчезнув столь стремительно, что когда Мэкси кинулась следом за дочерью в коридор, все, что ей удалось увидеть, были бесшумно захлопнувшиеся двери лифта, перед которыми расстилался коричнево-бежевый ковер.

Мэкси вернулась обратно в спальню, не удосужившись даже заглянуть в другие комнаты своего нового жилища, только что со всей возможной роскошью обставленного Бицетом и Людвигом: в каждой из комнат была настоящая коллекция мебели, картин и скульптур, привезенных ею из ее странствий по всему миру. В комнатах расселились теперь сотни безделушек, которые она покупала не задумываясь, потому что все они казались ей абсолютно необходимыми до той секунды, пока она не становилась их владелицей. В сущности, кроме спальни, она ни разу не пользовалась ни одной из комнат всю ту неделю, что шла работа над макетом. Ела она стоя, прямо на кухне, доставая их холодильника все то, что оставляла ей новая повариха, после чего сразу же отправлялась в спальню, при встрече приветственно махнув рукой Анжелике, если та уже появилась дома.

…Сжав губы (вот они, эти неблагодарные дети!), она набрала рабочий номер «Сиприани, Лефковитц и Келли». Секретарша Рокко ответила, что мистер Сиприани занят на встрече с представителями компании «Дженерал Фудс» и сейчас его нельзя беспокоить. После этого он должен сразу же ехать в студию к Аведону в связи с работой над рекламным роликом для Кэлвина Клайна, это очень важно.

— Но это тоже крайне важно, мисс Хафт, — объяснила свою настойчивость Мэкси, и ее тут же соединили.

— Что там с Анжеликой? — встревоженно спросил Рокко.

— Все в порядке. Невыносимая, как всегда, а в остальном все о'кэй.

— Тогда чего ты, собственно, звонишь? — холодно бросил он.

— Рокко, мне нужна твоя помощь.

— Значит, с Анжеликой, черт подери, что-то стряслось…

— Нет, Рокко. Твоя дочь в полном порядке — и физически и умственно. Но мне нужна твоя профессиональная помощь. По делу. И немедленно. Когда ты сможешь прийти? К тебе в офис я этого принести не могу. Поймешь почему, когда увидишь.

— Послушай, Мэкси, я не знаю, что там тебе надо, но пусть этим «надо» займется кто-нибудь другой.