… Вошли трое мужчин. Два здоровенных мордоворота, что называется, качка, а третий невысокий, в кожаном пальто и белом вязаном шарфе. Шрам небольшой на подбородке, русые волосы, густые такие…

Они прошли в другую комнату, захлопнув за собой дверь. Я же быстро оделась в спальне, мне было интересно, и я подошла к той двери. Тут резко распахнулась дверь, и сильно ударила меня прямо в лицо. Острая дверная ручка угодила мне в подбородок, даже кровь пошла…

— Ты что подслушиваешь, падла? — крикнул один и оттолкнул меня. Тот, в пальто, остановил его и вежливо пригласил пройти к ним, если я хочу послушать. Евгений сидел в кресле, смертельно бледный. Меня посадили у двери…

— Евгений Николаевич, — сказал этот человек. — Поговорим откровенно. Только без шуток и выкрутасов всяких, договорились? Человек вы явно пугливый и хлипкий, и брать на себя чужую вину вам вовсе ни к чему.

— О чем речь? — глядя в пол спросил Женя.

— Да неужели же вы сами до сих пор не догадались, о чем речь? Если не догадались, чего же вы так испугались?

— А как не испугаться? Терроризируете меня, преследуете, шагу шагнуть не даете, звоните, теперь врываетесь в квартиру. Вас трое здоровенных мужиков, я один, да впридачу с девушкой. Почему бы мне и не испугаться? Я не крутой, справиться с вами не могу, в милицию позвонить мне не дадите…

— Почему это не дадим? Мы что, бандиты, что ли какие? Звоните пожалуйста, вот ваш телефон. Только что вы им скажете, позвольте вас спросить? Что в вашу квартиру ворвалось трое мужчин? Так мы не ворвались, а вы нам сами открыли. Мы хотим с вами поговорить, только и всего.

— Хотите говорить, так говорите, — проворчал Женя, бросая на меня мимолетный взгляд. Я поняла, что ему очень неприятно мое присутствие в такой момент.

— Говорить стану без предисловий, Евгений Николаевич. Они нам ни к чему. Сейчас войдет одна дама, а эти ребятишки наоборот выйдут и покараулят около двери. А ваша девушка пусть останется, ей будет очень полезно послушать этот разговор. Дама задаст вам несколько несложных вопросов, требующих вполне конкретных ответов. Идите за ней, ребята!

Мордовороты вышли, и вскоре в квартиру вошла женщина лет сорока пяти, высокая, бледная, в длинном сером пальто с распущенными волосами.

— Здравствуй, Прокофьев, — сказала она. Женя долго вглядывался в нее, а потом вдруг узнал и побледнел как смерть. — Вот теперь вижу, узнал… Узнал…

— Узнал, и что с того? — едва шевелил губами Женя.

— Расскажи, Евгений в подробностях, как вы отпраздновали день рождения твоего дружка Эдуарда Григорянца в августе девяносто первого года, незадолго до всем известного путча?

— Нормально отпраздновали, — ответил Женя, ещё раз бросив какой-то странный взгляд на меня. — Выпили, посидели…

— Сына моего Алешку убили…, — вдруг добавила женщина и сделала резкий шаг по направлению к нему, сбив на своем пути стул. — Слушай ты, шакал, запомни, мне известно все. Доподлинно известно, что Григорянц на месте преступления был, доподлинно… Так что, ты хочешь сказать, что вы с Левушкиным ждали его у него дома, пока он на лесной тропинке убивал Алексея? Так дело было? — спросила она, садясь перед Евгением на кресло.

— Нет…

— А как?!!! Сейчас сюда и Григорянца доставят, и Левушкина, и мы их спросим, как дело было. Учти, шакаленок, тут люди серьезные собрались и порядочные к тому же. Как следователя Курбыко их не купишь… Тобой на сей раз занялись основательно. Говори, сволочь, как было, а то мы с тобой по другому поговорим…

— Никак не было. Я ничего не знаю. Мы сидели у Эдика, потом напились и там же заснули. Вот и все… Нас всех вызывал следователь Курбыко, а потом вызовы прекратились. Мы ни в чем не виноваты… А тот, кто убил, сидит…

— Уже не сидит, хоть и не убивал. Загнулся он в тюрьме от чахотки… И ты об этом, наверняка, знаешь, до сих пор же ваша образцово показательная семья там, на дачке, на свежем воздухе свой летний отдых проводит. А у Шилкина, кстати, тоже мать была, кстати, инвалид первой группы. И он был её единственным кормильцем. Выпивал, правда, и безобразил порой, это его и подвело. Но за это девять лет строгого режима не дают, Прокофьев… Он умер в заключении, мать умерла чуть ли не с голоду. Как вам такие дела? По душе?

— Мне это не по душе, но суд доказал его вину…, — бормотал Женя.

— Продажный следователь Курбыко сумел представить суду доказательства вины Шилкина и Чугаева, судья толком не разобрался и влепил им по полной катушке. А кто за них хлопотать станет, за полуграмотных нищих сельских пьяниц, адвокат, что ли? Адвокат Григорянц, кстати, и похлопотал. Тугим своим кошелечком, чтобы сынка своего отмазать от большого срока и вечного позора…

— Это лишь ваши измышления, — еле слышно проговорил Женя.

— Скажи еще, что я сумасшедшая, — сузила глаза женщина. — Лечилась же в Кащенко, что правда, то правда… Там я тоже насмотрелась на гуманизм нашего общества, много могла бы чего порассказать, только некогда… Вот девушка сидит, — показала она на меня. — Любите, наверное, вашего дружочка. Представьте себе, выйдете за него замуж, родится у вас сыночек… — Тут она резко встала, вытащила из кармана фотографию и сунула её мне буквально в лицо. На ней был изображен мальчик лет двух, голенький, в одних трусиках и в кепочке. Волосики светленькие, кудрявенькие… — Вот он, девушка, мой Алешка. Так ваш дружочек и его кореша забили его ногами, а потом прирезали ножом. А потом кто-то насмерть задавил моего мужа, когда он сам хотел добиться правды… Ну как, хотели бы вы, чтобы с вами так поступили?

— Нет, — прошептала я.

— А вот они сделали это. Сделали! Смотри в глаза, Прокофьев, в глаза!!! — Она вырвала фотографию у меня и сунула её в нос Жене. — Ну!!!

И по его реакции я поняла, что он причастен к этому делу, поняла, что все, что она говорит — правда…

— Отвечай, сволочь, — вмешался и мужчина. — Отвечай по-хорошему, пока я своих друзей не пригласил. Они умеют бить не хуже твоих, уверяю тебя. Все равно расколешься, щенок… Поздно бы только не было.

Но Женя не сдавался. Он повторял одно — не виноват, ничего не знаю…

И тогда он позвал тех двоих. Они в угрожающей позе встали рядом с ним.

А женщина вдруг сказала:

— Не надо здесь. В другом месте. Поехали, Прокофьев.

И тут он закричал:

— Не надо увозить меня! Были, были мы там, были!!! Только я не убивал, это, это…

— Кто? — процедила женщина.

— Я не знаю, кто именно…, — опустил глаза Женя. — Я был сильно пьян, я ничего не помню…

— Значит, возможно, и ты?

— Я не знаю!!! Говорю честно, не знаю!!!

Женщина и мужчина переглянулись.

— А я-то все же полагала, что это сделал Григорянц, — сказала она задумчиво. — А выходит, что это, возможно, и ты…

— Возможно, но я не помню!!! — буквально голосил Женя.

— Одевайся, — приказала женщина, и он стал одеваться. Покорно, словно зомбированный.

— Так-то вот, девушка красивая, — сказала мне женщина. — Такие вот дела порой происходят на этой грешной земле…

Я, насмерть перепуганная, ушла.

Перед тем, как уйти я ещё раз поглядела на Женю. Он отвернулся в сторону…

В самой двери меня остановил мужчина со шрамом и сказал:

— Не дай тебе Бог проболтаться про нас… Ему же хуже будет.

Я заплакала и убежала.

А потом… Значит… Выходит…, — лепетала она со слезами на глазах.

— Что потом было, я не знаю, — сказал Костя. — И никто об этом не знает…

— Так он в самом деле убийца? — с какой-то робкой надеждой в голосе спросила Надя.

— Хотел бы ответить вам отрицательно, Надюша, только не могу — правда мне дороже всего. В какой-то степени, непременно да. В этом я абсолютно уверен.

— А тогда… А тогда, — заплакала она. — И не занимайтесь его розысками…

— Найти его живого или мертвого — мой долг, — ответил Костя.

Уже в дверях она дотронулась до его плеча и прошептала:

— Найдите его, Константин Дмитриевич…