Ну, теперь она знала. Они берут длинную полоску бумаги, на которой пишут письмо, а затем четко определенным образом складывают и склеивают. Она до сих пор вспоминала свой шок, когда поняла это. Никакого конверта. Ничего, что можно бы было заменить. И ничего уже не сделать незаметно, когда письмо разорвано на две части. Если она однажды захочет отдать это письмо, то придется признаться, что из любопытства ей хотелось его тайно прочитать. И более того…

Более того, ей это ничего не дало. Этот случай надавил на ее совесть, но нисколько не удовлетворил любопытство, потому что письмо определенно было написано не на том языке, который она могла бы понять. Можно было и раньше подумать — она ведь видела книгу, по которой Лукас учит ӧссенские знаки, и было совершенно очевидно, что профессор Хильдебрандт ими тоже ­владеет. Много ума не надо, чтобы понять, что в распоряжении отца и сына есть идеальный тайный язык, которым было бы грех не воспользоваться. Но она как полная дура совершила все ошибки, какие только могла, одну за другой, от основной до мельчайших.

Пинкертина раздобыла мицелиальную бумагу, тушь и перо, и попыталась переписать письмо, но оказалось, что это еще тяжелее, чем выглядит. Она не знала, какой из этого хаоса значков важен — какая точка или толстая черта действительно что-то значит, а какая случайна. Так как системой она не владела, подделать письмо ей не удалось, даже когда она пыталась обвести его через подсвеченное стекло. Полное фиаско.

Но у нее был еще шанс — если бы она пришла на кафедру к профессору Хильдебрандту и во всем призналась. Она решалась три года, тысячу раз себя убеждала, что он не такой уж жуткий, как кажется, и у него нет причин ее обижать. Ведь ничего страшного не случилось. Профессор просто перепишет письмо и доверит его кому-нибудь более надежному.

Потом Пинки узнала, что он умер.

Она почти рвала волосы на голове. Он опередил ее решительность всего на пару дней!

Вскоре ей пришло в голову, что она может сама начать учить ӧссеин и наконец расшифровать письмо. И оказалась не такой уж безнадежной. Возможно, Пинки делала глупые ошибки, но в академическом смысле способностей ей хватало; более того, в жизни она не раз проявляла значительное упорство, когда речь шла о часах усилий, посвященных соразмерно осмысленной цели. Выбранное для этой попытки время тоже не было таким уж странным, и смерть профессора с ним была тесно связана. Ӧссеин имел репутацию невероятно сложного языка, что всех отпугивало, так что ему почти не учили в языковых школах. Если бы Пинки искала курсы прежде, то вполне могла бы оказаться прямо на кафедре Хильдебрандта — а значит, и на коврике в его кабинете.

В учебнике она дошла до двадцать четвертой лекции, но только благодаря тому, что пролистала первые двадцать три, где речь шла о каких-то «вспомогательных определительных значках», что ей не показалось важным. Лекция № 24 начиналась классически: картинкой с двумя героями — землянкой и ӧссеанином. Под каждым был значок на ӧссеине, транскрипция латиницей и перевод на терронский.

«Эта девушка — студентка. Ее зовут Анна. Этот парень — жидкий металл во тьме. Его имени нет».

Именно так там и было написано. На этом Пинки закончила. Как можно это учить, если она даже не понимает перевод на свой родной язык?

Кроме того, она прочитала предисловие профессора Хильдебрандта, откуда узнала, что, кроме ӧссеина обыкновенного, на котором говорят в быту и которому посвящен данный учебник, существует еще три типа древнего храмового языка, которые используются в определенные периоды литургического года или в определенных обстоятельствах, а из них самый сложный и эзотерический — так называемый ӧссеин корабельный. С тех пор она не сомневалась, что письмо написано именно на корабельном ӧссеине, и это была самая веская причина, почему она бросила все это дело. Зачем учить обычный ӧссеин? Для ее целей его не хватит.

Да и к чему все попытки разгадать письмо? Лукас все равно бесконечно далеко.

Пинки отпраздновала двадцатый день рождения и лишилась девственности в спальном мешке с одним плазмолыжником с артисателлита Солунь-3 — это был красивый парень, но другие его черты она узнать не смогла, потому что больше его никогда не видела. В том же году она выступила на олимпиаде и заняла двадцать шестое место. Она убеждала себя, что в следующий раз будет лучше, но на самом деле именно в этот момент все ее жизненные успехи остались позади. Пинки начала изучать административное право и маркетинг — особого удовольствия это не приносило, и даже представить было сложно, что она действительно будет этим заниматься, но родители говорили, что это перспективно, потому она приняла мысль, что однажды станет секретаршей (которая отважно передает шефу телефонные звонки), так же, как и до этого приняла мысль, что будет профессионально заниматься лыжами. Грустно, что родители с младшей сестрой вскоре уехали. Валентина и Фредерик Вард были профессиональными плазмолыжниками, но давно закончили спортивную карьеру и посвятили себя акробатике. Им пришло интересное предложение с Эридана. С Кристиной проблем не было, она легко могла перейти в другую консерваторию, но родители сомневались, забирать ли с Земли Пинкертину, которая только начала учиться в университете. Пинки убеждала их, что справится и одна. Не могла ведь она стоять на пути их карьеры. И как она могла поехать с ними на Эридан, когда дома в ее шкафу лежит такое письмо? Она совершенно не сомневалась, что должна остаться на Земле. Пинки прекрасно справится без них. Ведь она уже почти совсем взрослая.

На следующий день после ее двадцать первого дня рождения родители и сестра помахали ей в зале ­аэропорта на прощание, и с тех пор она видела их от силы раз в году. Пинки действительно осталась одна. Грета вышла в первый раз замуж, и с ней невозможно было говорить, Пол Лангер выигрывал на Марсе одно соревнование за другим, Ник изучал право. Лукас уже давно не участвовал в гонках, но был на короткой ноге с администратором плазмоцентра, который разрешал ему кататься вдоволь по профессиональной трассе, куда никого, кроме членов команды, не пускали. Благодаря этому Пинки виделась с ним, но общались они в спешке и недолго. У Лукаса было мало времени: он изучал астрофизику, писал в Медианете комментарии о политике, прилично зарабатывал переводами с ӧссеина, и за ним бегали толпы девушек. У Пинки все равно были свои заботы. Ее лучшая подруга, олимпийская чемпионка Донна Карауэй, недавно погибла на плазменной трассе. Против этого вся суматоха с письмом выглядела просто смешно.

Но, возможно, благодаря этому Пинки намного чаще размышляла о том, что происходит вокруг. Она впервые задумалась, что способ передачи информации, который выбрал отец Лукаса, как минимум… необычный. Джайлз Хильдебрандт мог все устроить гораздо проще и официальнее: через адвокатов, защищенный почтовый ящик или Медианет. Мог, наконец, написать в своем завещании! Но вместо этого он выбрал обычную, не слишком надежную девушку. Ничем, несмотря на все успехи, не примечательную. Серую мышь, у которой такое письмо никто бы не искал. Может, она была не так ненадежна, как ей самой казалось. Что, если он ожидал, что она откроет письмо? Ему вполне могло быть все равно, так как язык текста был сам по себе отличной защитой. Возможно, он знал и то, что Пинки ничего серьезного для ­расшифровки не предпримет. Не играло роли, какими были ее замыслы — считалось только то, что по факту она не сделала ничего. Вероятно, он разгадал ее намного лучше, чем она думала.

По этой причине после трезвых размышлений она отвергла очередную идею — найти какого-нибудь ӧссеанина или хотя бы отдать письмо на перевод. Она вдруг четко осознала, что в нем могут быть вещи не только личные, но и небезопасные. Она положила его в коробку со старыми фото и спрятала глубоко в шкафу.

А потом…

Потом она просто забыла о нем.

Всегда получится, если сильно захотеть.

Лукас посадил ее в такси и выбрал на интерактивной карте место в районе на окраине, где Пинки никогда бы не искала чайную.