После сна я умылся холодной водой, заварил китайский чай и разбудил Питера, который зарылся в спальный мешок и лежал там, как гигантский банан, изогнувшись между книгами по музыке и горой чистого белья.

Энергия, с которой он проснулся, напугала меня. Он вскочил, сорвал с себя спальный мешок и в несколько глотков проглотил очень горячий чай.

— Пойдём работать, — сказал он бодрым голосом, и через минуту мы оказались у него в огороде, где мне пришлось рыть ямки, пока он ведро за ведром приносил дерьмо из ямы под уборной и большой деревянной ложкой раскладывал его по ямкам.

Его лицо сияло от удовольствия, будто коричнево-жёлтая каша с торчащими из неё кусками туалетной бумаги была для огорода особым деликатесом. Я с трудом сдерживал тошноту и всякий раз отскакивал, когда он проходил мимо меня, опасаясь, что брызги попадут мне на одежду.

— Ты находишь это грязным? — спросил он меня, очень удивившись.

— Да, — сказал я, — отвратительным.

— М-да, тебе придётся понять, что дерьмо — не грязь. Вся японская экономика на нём держится. Здесь нет канализации, всё идёт в дело. Кому-то приходится возиться с тем, что ежедневно высирает сто миллионов человек на этих островах.

Он сунул мне ведро в руки и сказал, чтобы я наполнил его до краёв. Когда содержимое ведра начало расплёскиваться, меня вырвало, и я прислонился к стене. После этого тошнота прошла.

В первые же дни моего пребывания у Питера стало ясно, что я абсолютно ничего не могу делать правильно. Мои попытки приготовить еду заканчивались чёрными клубами дыма и противным запахом, который долго не выветривался из кухни. Когда я протирал мокрой тряпкой деревянные рейки, вода стекала по ним на циновки, и их приходилось с невообразимыми усилиями снимать и выносить в сад сушиться. Когда я сметал пыль с раздвижных дверей (она скапливается на деревянных рейках, скрепляющих дверь, и сметается метёлкой), я порвал вставленную между рейками бумагу. Когда я стал чинить бумагу, она порвалась в других местах. Я сражался с домашними делами, подгоняемый сарказмом Питера. Иногда я так смешил его, что он делал кульбиты и катался по полу, чтобы дать выход своему веселью. Питер воспитывался на американской ферме и не мог себе представить, что можно быть таким неуклюжим, как я. Всё это он явно рассказывал в монастыре, так как, приходя туда вечером на медитацию, я по выражениям лиц старшего монаха и наставника замечал, что оба они следят за моими успехами и ежедневные доклады Питера доставляют им удовольствие.

Старуха, каждый день приходившая мыть кухню и ванную, старалась помочь мне, но, если Питер был дома, это ей не удавалось. К счастью, днём он преподавал в музыкальной школе, и в это время, как он и предсказывал, я нарушал распорядок, чтобы поспать или почитать, а добрая старушка Токамура-сан отскабливала посуду и исправляла иной урон. Иногда Питер внезапно прибегал домой, обрушиваясь на нас обоих как ястреб с ясного неба.

Мои попытки медитировать стали чуть успешнее. Теперь я гораздо лучше сидел в позе, которая, если особенно не вглядываться, напоминала полулотос. Я отыскал место на террасе с видом на сад камней, где чувствовал себя совсем по-домашнему. Во время медитации я не глядел на камни и кусты, гармонично дополнявшие друг друга, но что-то, казалось, исходило от сада и облегчало мне медитацию. Комаров я отгонял, зажигая специальное японское благовоние, толстую зелёную спиральку с резким запахом. В монастырском зале для медитации мы использовали распылитель. Мне это казалось идеальным решением, так как не хотелось добавлять к моим болячкам ещё и чесотку, но некоторые монахи считали распылитель ненужной роскошью. Будда не пользовался средствами против насекомых даже в индийском лесу. Монахи говорили, что насекомых можно отгонять, по-особому сосредоточившись, но я этому так никогда и не научился. Комары меня не слишком беспокоили, я привык к их укусам, но существовала противная чёрная песчаная мушка, чьи укусы приводили к опухоли, иногда с заражением, из-за которого у меня поднималась температура.

Что было важным в те дни для меня и отчасти компенсировало мои ежедневные мучения, так это мотороллер, который мы с Питером с заднего двора дома его друга привезли в мастерскую на тачке. Ржавая, зазубренная штуковина марки «Кролик», как оказалось, была особо большого размера, сделана на экспорт в западные страны и оборудована мощным двигателем, звук которого напоминал мне грохот моего мотоцикла в Кейптауне. В мастерской пообещали вернуть мотороллер в его изначальное состояние и через две недели доставить домой. Я буквально считал дни.

Мотороллер стал для меня источником радости. Каждое утро я ездил на нём в монастырь через тихий, крепко спящий город, где живыми были только полицейские, пекари, разносчики газет и запоздалые гуляки. В первую же поездку меня остановили двое полицейских и попросили предъявить документы, которых у меня с собой не было, но, когда я сказал, что я ученик дзенского наставника, оба поклонились и извинились. Впоследствии я постоянно встречал их и их коллег, и они всегда приветствовали меня, отдавая честь, в ответ на что я слегка нагибался в их сторону.

Старшему монаху мотороллер не понравился.

— Изучение коанов, — сказал он, — приводит к пониманию того, что все вещи взаимосвязаны. Все существа связаны друг с другом прочными невидимыми нитями. Тот, кто осознал эту истину, будет вести себя осторожно, будет стараться понимать, что именно он совершает. А ты так не делаешь.

— Не делаю? — вежливо спросил я.

— Не делаешь, — сказал старший монах и недовольно посмотрел на меня. — Я видел, как однажды ты завернул за угол, но не поднял руку. Из-за твоей невнимательности водитель, который ехал за тобой, оказался в опасном положении, и ему пришлось свернуть на тротуар, из-за чего женщина с коляской толкнула директора большой торговой компании. Директор, который и без того был в плохом настроении, в тот же день уволил работника, который мог бы работать и дальше. Работник вечером напился и убил молодого человека, который мог бы стать дзенским наставником.

— Да будет вам, — сказал я.

— Постарайся всё-таки в следующий раз поднимать руку при повороте, — сказал старший монах.

Питер, который прожил в Японии около десяти лет и свободно говорил по-японски, легко общался с японцами. В Киото многие его знали — он был одним из лучших учеников дзенского наставника, а кроме того, был широко известен как музыкант и часто появлялся на радио и телевидении. Но иногда, конечно, он сталкивался с японцем, который ничего о нём не знал и с удивлением глядел на высокого, широкоплечего, светлого, голубоглазого западного человека, который говорил по-японски с киотским акцентом и понимал тончайшие оттенки смысла. Если вместе с Питером был и я, этот японец мог снова расслабиться, поскольку я знал японский кое-как и совсем не был приспособлен к восточной обстановке. Иногда Питер брал меня с собой на встречу с друзьями, и тогда мы разнообразили свою жизнь прогулкой на мотороллерах. У Питера был мотороллер марки «Голубь», небольшой и изящный по сравнению с моим рычащим «Кроликом». Питер не позволял мне ехать слишком близко от него, заявляя, что ему мешает громкий рёв моего мотора. Как-то, когда мы отправились в горы близ Киото, он замедлил ход, чтобы я поравнялся с ним, и спросил, не хочу ли я посетить отшельника. Мы свернули на узкую горную тропу и вскоре достигли храма на вершине горы. Маленький буддийский храм состоял из двух зданий, окружённых высокой стеной с крепкими воротами. Было очень тихо, только ветер шелестел в соснах и певчая птица выводила длинную трель. В воротах открылось окошечко, и я увидел лицо молодого монаха.

— Это отшельник?

— Нет, его слуга; этот отшельник не может жить один.

Монах, или послушник, которому было лет шестнадцать, открыл ворота, поклонился и предложил нам войти. Судя по всему, он знал Питера и приветливо оскалил железные зубы, когда его знакомили со мной.