Всю долгую дорогу в неудобном экипаже Верити размышляла над тем, что произошло, стараясь совладать со своим разбитым сердцем и не сожалеть о несбыточных мечтах. Она не отвечала на попытки Гилберта заговорить с ней. Ей нечего было ему сказать, и она предпочитала оставаться наедине со своими мыслями. До него это наконец дошло, и он замолчал.

Верити закрыла глаза, но заснуть не смогла. Ее ум был слишком взбудоражен, а тело слишком затекло. Как бы ей хотелось где-нибудь остановиться на ночь. Уже несколько часов как стемнело.

Когда экипаж начал замедлять ход около еще одного почтового постоялого двора, где Гилберт намеревался поменять лошадей, Верити вынуждена была заговорить.

– Почему бы нам не остановиться здесь на ночь? – спросила она. – Уже поздно, я устала, мне неудобно. Неужели мы не можем немного отдохнуть?

Гилберт выглянул из окошка кареты.

– Да, постоялый двор кажется довольно приличным. Пойду узнаю, есть ли свободные комнаты.

Верити согласилась бы спать даже на скамье в пивной, но промолчала. Гилберт выпрыгнул из кареты и закрыл за собой дверцу. Верити слишком устала. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Она слышала голоса конюхов и бряцание упряжи, ощущала толчки экипажа, когда меняли лошадей.

Гилберт вернулся через несколько минут и подал ей руку, чтобы помочь спуститься по откидным ступеням кареты.

– У них есть маленькая спальня и отдельная гостиная. Мы можем быстренько поесть перед тем, как лечь спать, если хочешь. Я лягу в кресле в гостиной. Или в пивной.

Он мог об этом не говорить. Верити не боялась, что ее муж будет стремиться лечь к ней в постель после всех этих лет.

Она почувствовала, что, несмотря на неимоверную усталость, ей вовсе не хочется есть, поэтому они заказали легкую холодную закуску в гостиную. Гилберту долгое молчание Верити показалось тягостным, и он опять попытался завязать разговор.

– Я надеюсь, мы сумеем начать все сначала, Верити, – сказал он и передал ей ломтик холодной ветчины. – Надеюсь, мы сможем отнестись к этому как к началу новой жизни. Я знаю, что наш брак не был... не был настоящим браком. А я не был настоящим мужем. В этот раз я постараюсь лучше вести себя по отношению к тебе, дорогая. Вот увидишь. Мы будем жить вместе в Лондоне.

Верити намазывала маслом кусок зернистого хлеба и искала в себе ту смелость, которую взрастила за месяцы, проведенные в Пендургане.

– Я не желаю начинать сначала с тобой, Гилберт, – сказала она. – не хочу жить с мужчиной, который считает, что может продать меня с аукциона за двести фунтов.

Верити удивилась, что она смогла произнести эти слова. Было время, когда она скорее откусила бы себе язык, чем посмела перечить мужу. Она молчала, когда Гилберт вел ее на рыночную площадь в Ганнислоу и надел на нее ошейник.

Значит, с ней что-то произошло. В ней изменилось что-то важное. Верити по-прежнему пойдет туда, куда поведет ее судьба, но она больше не будет молчать о том, что она чувствует и чего хочет. За проведенные в Пендургане месяцы у нее появилась твердость характера. Конечно, нельзя сказать, что характер ее теперь был очень твердым, иначе она не поехала бы с Гилбертом, и пусть бы черт побрал его законные права. Но она больше не будет бессловесной мышкой, какой была раньше.

Гилберт уставился на Верити широко открытыми глазами. Он с трудом проглотил кусок, кажется, даже подавился. Тогда он сделал большой глоток эля, и это, похоже, успокоило его. Гилберт продолжал смотреть на нее, и проблеск понимания появился в его карих глазах.

– Верити! Неужели ты хочешь сказать, что предпочла бы остаться с этим... этим убийцей?

– Да, – не раздумывая ответила она, – именно это я хотела сказать.

– Почему, скажи, ради Бога! Этот человек – чудовище.

– Там я была счастлива. Я была полезной. И он не чудовище.

– О, – Гилберт был сбит столку, – понимаю. Ну что ж, я рад, что все было по крайней мере не так плохо, как я думал. Я воображал, что с тобой творят неописуемые зверства.

– И тем не менее тебе понадобилось восемь месяцев на то, чтобы приехать за мной, – сказала Верити. – Восемь месяцев неописуемых зверств. Ты, должно быть, удивился, обнаружив, что я жива.

Услышав эти слова, Гилберт побледнел. Его руки беспокойно задвигались.

– У меня не было денег, чтобы... чтобы...

– Выкупить меня?

Гилберт вертел в руках салфетку и ерзал на стуле.

– Я должен был вернуть Харкнессу деньги, которые он мне дал. Я не мог просто выкрасть тебя, не опасаясь, что он бросится в погоню.

– А двести фунтов ты уже истратил.

Гилберт отодвинул тарелку, хотя едва притронулся к еде.

– Да. Понимаешь, у меня были долги. Я потратил деньги, чтобы расплатиться.

– Понимаю. Ты продал жену, чтобы выкупить свои долговые обязательства. Другие в подобных случаях продают лошадь или картину. Как мудро было продать жену, которая тебе никогда не была нужна.

– Верити! – Гилберт выглядел несчастным и, казалось, сейчас разрыдается. – Это было отвратительно и несправедливо, я знаю. Я должен буду жить с тем, что натворил. Я не жду, что ты меня простишь. Но как только я получу это место в министерстве внутренних дел я сделаю все для тебя, обещаю. Вот увидишь, Верити! Я обещаю, что сделаю все, что ты только пожелаешь.

Неужели? А как насчет ее желания видеть темного чужака, которого она покинула?

Верити промолчала. Она высказала то, что думала, повторяться не было необходимости. Гилберт ее законный муж, и она обязана идти туда, куда он захочет. Может быть, в Лондоне ей удастся начать новую интересную жизнь. Если бы она могла занять себя полезным делом, то этого, возможно, было бы достаточно.

Но будет ли этого достаточно, чтобы успокоить боль в сердце от тоски по оставленному: по Корнуоллу, по Пендургану, по рыжему семейству Ченхоллзов и доброй миссис Трегелли, по бабушке Пескоу и женщинам Сент-Перрана, по Джеймсу?

Нет. Ничто и никогда не сможет заглушить в ее сердце тоску по Джеймсу.

Он нашел их. У него на это ушло вдвое больше времени, чем он рассчитывал, но в конце концов Джеймс напал на след Расселла в «Бычьей голове» в деревне Алстон-Кросс. Расселл нанял почтовую карету, обычный неприметный экипаж, так что было легко потерять его след.

Больше всего времени Джеймс потерял в Лискиде, когда помчался по ложному следу на север, к Тавистоку. Прошло некоторое время, пока он понял, что преследует не ту карету, потом еще несколько часов потратил на обратную дорогу и на то, чтобы обнаружить, что Расселл едет на юг, в сторону Плимута. Долгие летние сумерки угасли, и наступила темнота, когда он заметил одинокую карету во дворе постоялого двора «Бычья голова».

Он почти не смел надеяться, что это действительно нанятая Расселлом почтовая карета, но когда хозяин постоялого двора подтвердил, что его гости – мистер и миссис Расселл, Джеймс чуть не лишился сил от охватившего его чувства облегчения. И изнеможения. Он смертельно устал. У него не было сил встречаться с Расселлом, бороться за свободу Верити.

Джеймсу пришлось подкупить хозяина постоялого двора, чтобы тот объяснил ему, где находятся комнаты Расселла. Он водил Джеймса по каким-то похожим на кроличьи норы проходам и узким лестницам, пока наконец не остановился и не показал на расположенную в конце коридора дверь, к которой вели две ступеньки.

– Это гостиная, – сказал хозяин. – Из нее вход в спальню. Им только что принесли ужин, так что, скорее всего, они в гостиной. Хотя пара молодая, тут точно сказать нельзя. – Уходя, хозяин угрожающе глянул на Джеймса.

Джеймса охватило волнение. Верити находится за одной из этих дверей, и он готов за нее драться.

Давно уже у него не было такого боевого настроя, в его жизни долго не было ничего такого, за что стоило бы бороться. Возможность разбить физиономию Гилберта Расселла, превратить ее в кровавую массу разжигала в Джеймсе стремление ринуться в драку.