В голове Стефана все перемешалось. «Бонни, что это за Снежные Танцы?»

«Ну, это и вправду Рождественские танцы, только у нас вместо Рождественской королевы — Снежная королева. После того, что случилось в День Основателей, они хотели отменить праздник, еще и этот инцидент с собаками вчера, но кажется, все в порядке».

«В пятницу тринадцатого» мрачно произнес Стефан.

«Да» Бонни снова выглядела испуганной, казалась маленькой и неприметной. «Стефан, прекрати так смотреть! Ты пугаешь меня! Да что происходит? Что по-твоему может произойти на танцах?»

«Я не знаю» Но было что-то, о чем Стефан думал, но не говорил. У церкви Феллов не было еще не одного праздника, который бы был оставлен без внимания этой Другой Силой. И эти танцы, вероятно, будут последним праздником года. Но говорить об этом сейчас не было никакого смысла. «Пошли» сказал он, «Мы действительно опаздываем».

Он был прав. Аларих Зельтзман был у классной доски, когда они вошли. Это был их первый урок с ним в кабинете истории. Даже если он был удивлен тому, что они опоздали, то скрыл это безупречно и подарил ребятам одну из своих самых дружелюбных улыбок.

«Итак, вы тот, кто охотится на охотника» думал Стефан, садясь и изучая стоящего перед ним человека. «Но вы — что-то большее, чем просто охотник? Другая Сила, возможно?»

На первый взгляд, ничто в этом человеке не вызвало подозрения. Будучи учителем, он слишком долго носил эти песчаные волосы, имел ребяческую улыбку и упрямую жизнерадостность, которые создавали для окружающих впечатление полной безопасности. Но Стефан был осторожен с самого первого дня, как увидел этого человека с безобидной внешностью. Однако казалось маловероятным, что именно Аларих Зельтзман стоял за нападением на Елену или инцидентом с собаками. Никакая маскировка не смогла бы быть такой совершенной.

Елена. Сжимая под столом свою руку в кулак, он всячески пытался заглушить боль, просыпающуюся в его груди. Он не хотел думать о ней. Он смог прожить предыдущие пять дней только благодаря тому, что всячески старался не думать о ней. На это уходило большое количество времени и энергии. Сейчас он находился в худшем месте, в котором только мог оказаться, его абсолютно не заботило то, что преподавалось, и поэтому удерживать свои мысли было гораздо тяжелее. Заняться было нечем. Он заставил себя дышать медленно, спокойно. Ей было хорошо; это было важно. Ничто иное действительно не имело значения. Но как раз, когда он сказал это себе, ревность будто шлепнула его, словно кнутом. Всякий раз, когда он думал о Елене теперь, он должен был думать о нем.

О Дамоне, который мог поехать, куда он хочет и делать все, что хочет… Даже быть с Еленой в эту самую минуту. Гнев горел в сознании Стефана ярко и холодно, смешиваясь с горячей болью в его груди. Он все еще не был уверен, что Дамон не был тем, кто жестоко бросил его, истекающего кровью и находящегося без сознания, умирать в этот заброшенный колодец. Он бы воспринял идею Елены о Другой Силе более серьезно, если был полностью уверен, что это не Дамон преследовал Елену в день ее смерти. Дамон был злым; у него не было никакого милосердия и сострадания…

И что он такого сделал, чего я не сделал? Упорно спрашивал себя Стефан уже в сотый раз. Ничего.

Кроме убийства. Однажды Стефан попытался убить. Он хотел убить Тайлера. В памяти вспыхнул холодный огонь гнева к Дамону, но почему-то он посмотрел на парту в конце комнаты.

Там было пусто. Хотя Тайлер вышел из больницы на день раньше, в школу он не вернулся. Не должно быть никакой опасности, что Тайлер запомнил что-нибудь из того ужасного дня. Влияние на память должно держаться долгое время, если только кто-нибудь не попытается помочь Тайлеру вспомнить.

Внезапно он понял, что уставился на пустую парту Тайлера узкими, задумчивыми глазами. Пытаясь отвести глаза, он поймал чей-то взгляд, того, кто наблюдал за Стефаном, пока он смотрел на парту Тайлера. Мэтт быстро развернулся и склонился над учебником истории, но Стефан все же успел заметить выражение его лица. «Не думай об этом. Не думай ни о чем» сказал Стефан сам себе и принялся вслушиваться в лекцию Аллариха о войнах Роз.

Декабрь 5, я не знаю сколько времени, наверное, начало дня.

Дорогой дневник, Дамон вернул тебя мне сегодня утром. Стефан сказал, что не хотел бы, что бы я бывала на чердаке Алариха. Ручка, которой я сейчас пишу, принадлежит Стафану. У меня больше ничего нет, то есть есть конечно, но я ничего не могу взять, ведь тетя Джудит обязательно заметит. Прямо сейчас я сижу в сарае, который находится позади пансиона. Больше мне некуда идти, ведь везде спят люди, а приглашения в их дома я не получала. Полагаю, что животные не считаются потому, что прямо сейчас здесь в сене спят несколько крыс, но я стараюсь не обращать на них внимание. Очень сложно душить в себе подкатывающуюся истерику. Я думала, что, размышляя и записывая, смогу отвлечься. Это так знакомо, так нормально, особенно если учесть, что все в моей жизни больше нормальным назвать нельзя. Дамон говорит, что станет легче, если я постараюсь забыть свою прежнюю жизнь и всецело отдамся новой. Он, кажется, думает, что то, что я стала такой как он было неизбежно. Он говорит, что я родилась, чтобы быть охотником и нет никакого смысла отказываться от этого. Вчера вечером я охотилась на оленя. А на оленя потому, что, натыкаясь рогами на дерево, олени создают много шума, пытаясь привлечь других самцов. Я пила его кровь. Когда я просматриваю свой дневник, то понимаю, что новая жизнь не имеет с прошлым ничего общего. Я боюсь того, чем я стану, если действительно начну принадлежать этой сущности.

О, Боже, я боюсь.

Старая почти чисто белая сова расправила свои крылья так, что я могу видеть их внутреннюю сторону, сейчас уставилась на меня, вероятно удивляясь тому, что я разговариваю сама с собой, пытаясь при этом не заплакать. Забавно, что я все еще могу плакать. Могу предположить, что ведьмы, к примеру, не могут.

Снаружи пошел снег. Я укуталась в свой плащ.

Елена прижала небольшую книжку к себе и натянула темный мягкий бархатный плащ до самого подбородка. В сарае было абсолютно тихо, если не считать посапывания животных, которые спали там. Снаружи бесшумно дрейфовали снега. Елена смотрела на это глазами с едва заметными слезинками, которые заливали ее щеки.

«Бонни Мак Кало и Кэролайн Форбс, задержитесь, пожалуйста» сказал Аларих после того, как прозвенел звонок с урока.

Стефан нахмурился, увидев, как Викки Беннет толпится в открытых дверях кабинета истории. Ее взгляд был застенчивым и напуганным. «Я буду снаружи» сказал он быстро Бонни, которая кивнула в ответ. Он нахмурил брови, а Бонни ответила ему лишь добродушным взглядом. Выходя из кабинета, он лишь мог надеяться, что она будет осторожна.

Викки Беннет вошла, Стефан увидел, как Метт тут же выскочил за дверь и помчался вниз по лестнице с такой скоростью, с которой только мог.

Он бросился за ним и, не раздумывая, схватил его за руку. «Мэтт, подожди».

«Отпусти меня!» Мэтт сжал руку в кулак. Он смотрел на это с сильным удивлением, не до конца понимая приступ своей собственной агрессии, но каждый мускул в его теле боролся с хваткой Стефана.

«Я только хочу поговорить с тобой. Только минута, хорошо?»

«У меня нет ни минуты!» сказал Мэтт, и Стефан встретился с ним глазами. Их синий цвет был более легкий, чем у Елены, они были чистыми и напоминали глаза человека, находившегося под гипнозом или влиянием какой-то Силы. Стефан вдруг понял, что эта Сила — Сила собственного ума Метта, и никакая другая. Так бывает, когда человеческий мозг сталкивается с тем, чего просто не может вынести. Мэтт закрылся, отключился от внешнего мира.

Надеясь проверить свои догадки, Стефан сказал, «О том, что случилось в субботу ночью».

«Я не знаю, о чем ты говоришь. Черт, я ведь сказал, что должен идти». Отрицание происходящего напоминало какую-то крепость, которую Мэтт выстроил вокруг себя, но Стефан должен был попробовать еще раз.