— Что же, ваша дача в самом центре города? — спросила «Веста».

— Не в центре, но здесь поблизости, — ответил сопровождавший нас товарищ, лысеющий шатен, лет пятидесяти, в сером демисезонном пальто. — А вообще-то мне предстоит еще с вами долго работать, боюсь, что я вам еще успею изрядно надоесть, буду вести дознание по вашему делу.

Товарища этого звали Виктором Евгеньевичем. Он был прав. В течение нескольких месяцев мы встречались с ним практически каждый день, за исключением субботы и воскресенья, и он нам действительно порядком надоел. В. Е. был из отдела безопасности управления «С» (нелегалы), в звании полковника.

Машины остановились перед глухим зеленым дощатым забором в Серебряном бору. Открыли ворота, въехали во двор. В глубине двора виднелась деревянная двухэтажная дача, выкрашенная в желтый цвет. Нам помогли внести вещи. Товарищи представили нас хозяйке и вскоре уехали. Хозяйка, энергичная брюнетка лет сорока, накормила нас обедом. Она уже много лет жила вместе с мужем и дочкой на этой даче во флигеле. В городе у нее была квартира, и она хотела бы туда перебраться, так как дочь была уже невестой, и она тяготилась режимом военного объекта. Здесь они вдвоем с мужем содержали отапливавшуюся углем дачу, здесь была их работа, и из года в год они откладывали свой переезд.

В доме имелся проигрыватель, и мы ставили пластинки, привезенные с собой, и отечественные, которые мы нашли на даче. Старшая уже вскоре напевала модную тогда «Черемшину» и про соседа, который играл на трубе, в исполнении Эдиты Пьехи.

Только что начались зимние Олимпийские игры в Саппоро, и мы все вечера проводили перед телевизором, с увлечением следя, за борьбой на ледовых стадионах и лыжне.

Утром пришел Виктор Евгеньевич и еще один товарищ — Петр Сергеевич, который, по его словам, в свое время работал в Штатах и был оттуда выдворен. П. С., в отличие от В. E., вел себя, пожалуй, несколько нервозно по отношению к нам, и даже агрессивно. Он с ходу отнесся к нам с явным предубеждением. Это был первый человек, который проявил к нам недоверие в столь открытой форме, пытаясь заставить нас в чем-то оправдываться, чувствовать себя виноватыми. Мы были готовы к тому, что нас могут встретить с подозрением: сталинско-бериевская система в органах госбезопасности значительно видоизменилась: возвращавшихся из-за рубежа разведчиков теперь, как бывало, не упрятывали в лагеря и не ставили к стенке, но к людям, находившимся какое-то время в руках противника (а мы находились в плену в общей сложности более пятнадцати месяцев), не могли не относиться с недоверием, вполне резонно полагая, что за это время разведчика можно перевербовать, провести его переподготовку и заслать обратно в Союз, только много ли дивидендов для ЦРУ будет от этого? Мы все это понимали, были готовы к худшему, и мне приходилось многое объяснять «Весте», у которой было несколько наивное представление о всей нашей системе вообще и о нашей службе, в частности.

На следующий день вместе с В. Е. приехал начальник управления. Мы пообедали вместе. За обедом поговорили о делах. Шеф, по-видимому, знал, что уже с самого начала ситуация складывалась не в пашу пользу, и, будучи, на наш взгляд, человеком, отзывчивым и добрым, старался нас ободрить и произнес тост, в котором приказал нам не падать духом и держаться. Так и сказал: «Я вам приказываю!!!» Мы проанализировали его слова и кое-что поняли.

П. С. больше не появлялся ни разу. Очевидно, для него все было ясно. Я целыми днями писал отчеты, освещая те или моменты в деталях, давая анализ действиям своим и противника. К обеду приезжал В. E., с ним мы разбирали написанное накануне, уточняя некоторые вопросы. А вопросов было ох, как много! Многое приходилось повторять. Однажды он приехал с В. А., который руководил служебным дознанием по нашему делу.

— Нам нужно точно знать, все ли вы нам рассказали, не утаили ли чего.

— Точно такой же вопрос нам задавали следователи ЦРУ.

— Ну, вопросы у спецслужб могут и совпадать. В этом нет ничего странного.

— Вы полагаете, что мы что-то утаиваем? Что именно?

— Мы вам рассказываем все, как было, приводим свои аргументы и просим вас к ним прислушиваться, — сказал «Веста». — И потом, что это за вопрос: «Не утаиваем ли мы чего?» Что нам утаивать?

— Поймите меня правильно, — сказал В. А. (В. Е. все это время молчал). У вас, — сказал он, обращаясь ко мне, — в нашей системе работают ваши братья, по роду службы им приходится общаться с иностранцами. Вы ничего о них не сообщили противнику?

— Ровным счетом ничего. Я сказал на допросах, что я был один в семье. Старшая сестра умерла от туберкулеза еще в 1948 года (что соответствовало действительности, за исключением того, что сестра была двоюродная), что отец погиб в автокатастрофе в 1954 году (что было правдой), что мать умерла в 1969 году (что соответствовало действительности).

— А о своих товарищах по работе и учебе в институте и в разведшколе?

— Я же написал все в своих отчетах, что никаких своих товарищей я цэрэушникам не называл.

— Все это хорошо, но у нас есть большие сомнения в отношении вашей версии о предателе. К нам поступают данные о том, что причиной ареста послужил прокол по вашей вине.

— В каком же месте? Когда?

— Это мы сейчас выясняем и сказать вам в деталях пока не можем.

— А мы по-прежнему склонны считать, что наш провал имел место вследствие предательства.

— Вы считаете себя такими непогрешимыми? Ведь все мы смертны. Мало ли где мог быть прокол? Вы, наверное, навели на след аргентинцев, а уж те передали вас американцем. Разве так не могло быть?

— Могло. Но в ходе общения с аргентинскими сотрудниками мы выяснили, причем от нескольких из них, что информация о нас пришла к ним от американцев и что именно американцы руководили операцией по аресту и проведением первичных допросов.

— Ну, нашли кому верить, охранникам!

— Сотрудник ЦРУ Густаво нас постоянно исподволь уводил от мысли о том, что нас кто-то предал. С чего бы это?

— Скорей всего, вам это просто показалось. Вы что же, думаете, у нас нет опыта по разоблачению предателей?

— Мы так не думаем, и тем не менее мы придерживаемся своего мнения, — сказала «Веста».

— Знаете, мы во время войны годами вели сложнейшие радиоигры с немецким абвером, принимали их самолеты, перевербовывали их радистов; внедряли своих людей в разведорганы и разведшколы противника. Что же, вы считаете, что мы не в состоянии были бы найти предателя в наших рядах, если бы он действительно был?

— Но он есть, и вы его найдете. Возможно, не так скоро.

Версия о предателе превратилась в бумеранг, нацеленный в наши головы.

Однажды В. Е. привез Вячеслава.

За обедом он очень образно рассказал нам о дотоле неизвестных нам перипетиях нашего возвращения на Родину. Когда В. Е. вышел поговорить по телефону, Вячеслав сказал нам:

— Завтра я снова вылетаю в Нью-Йорк. Надоело, однако, уже там болтаться. Хорошо было дома. А эти «черные полковники», — и он кивнул в сторону В. E., — они в общем-то ребята неплохие, но жилы они из вас еще потянут. Ох как потянут!

В. Е. завел разговор о Лонсдейле:

— Я вел его дело, когда он вернулся, и, по-моему, изрядно ему надоел. Я обещал, что я и вам тоже еще успею надоесть. Что поделаешь — работа такая.

Прошли годы. Так вот, когда на юге была вспышка холеры, мы случайно с ним встретились, выбираясь оттуда. «И ты здесь?! — воскликнул он, увидев меня. — Как же ты мне надоел, холера тебя возьми!» Он был страстным грибником и умер в лесу, собирая грибы. Нагнулся за грибом — и умер.

Мы проводили Вячеслава до порога. В. Е. еще оставался у нас. Разговор шел о том, чтобы нам наконец разрешили гулять с детьми за пределами территории дачи.

— Смотри, — сказал Вячеслав в шутку, обращаясь к В. E., — эти ребята погуляют-погуляют, а потом возьмут да исчезнут. Благо опыт у них имеется.

— Не исчезнут, — протянул В. Е. с улыбкой, — у нас еще слишком много работы. Рано им исчезать. Тем более, что и здесь неплохо.