И вот в конце 1969 года у нас родилась еще одна девочка. Роды прошли нормально, как и в первый раз, все в том же Немецком госпитале. Но теперь уже не по причине языка, а потому, что этот госпиталь был, на наш взгляд, в смысле медицинского обслуживания наиболее надежным. Теперь нас стало четверо.

«Весту» очень беспокоили сообщения о состоянии здоровья больной матери. Она опасалась, что, как и я свою мать (недавно пришло сообщение о ее смерти), также больше ее не увидит. Она упросила Центр дать ей возможность на этот раз одной совершить краткую поездку в Союз, легендируя ее ухудшением состояния здоровья своей базельской тетушки. В конце июля 1970 года я проводил жену в аэропорт Эсейса. Две миловидные девушки в форме стюардесс фотографировали пассажиров и всех тех, кто проходил на площадку для провожающих, расположенную на крыше здания аэропорта. Сфотографировали и меня. Мне подумалось: «Что это? Бизнес или работа Интерпола или полиции?»

— И давно это они у вас тут фотографируют? — спросил я служащего аэропорта, покидая площадку для провожающих.

— Да уже с полгода. Это мы сами такой бизнес организовали.

«Бизнес, бизнес, — думал я, направляясь к машине и разглядывая только что отпечатанный, неплохо выполненный фотоснимок. — А бизнес ли это?»

«Боинг» «Люфтганзы» взмыл ввысь, унося «Весту» в Европу. Вернувшись домой, я купил бутылку шампанского и жаренного на вертеле цыпленка, поужинал дома в невеселом одиночестве. Дети находились в доме няни. Я думал о том, как-то все сложится у «Весты».

Самолет авиакомпании «Люфтганза» круто набирал высоту. В лучах заходящего солнца слева уплывал Буэнос-Айрес. Внизу простирались мутные воды реки Ла-Платы. Слева в сизой дымке замаячили и исчезли огни Монтевидео. Дальше летели над ночным океаном. Первая посадка в Дакаре, затем Цюрих. Один день в Цюрихе, и я ночным рейсом вылетаю в Хельсинки. Там явка, обмен документов и пароход. И вот — снова Москва.

Мы долго раздумывали, прежде чем предпринять эту поездку. Любая подобного рода поездка может быть чревата неприятными последствиями. Прошло три года со времени нашего последнего посещения Союза. За это время здоровье моей мамы ухудшилось, и она боялась, что мы больше не увидимся. А дети? Младшенькой было почти восемь месяцев, старшая только что переболела ветрянкой. И тем не менее я решилась на эту поездку. Когда-то еще доведется поехать домой. На конспиративной квартире в Москве, в одном из высоких домов на проспекте Вернадского, меня ожидали пятеро мужчин, из которых только двое были знакомы. За чашечкой кофе велась деловая беседа. Обычная встреча вновь прибывшего нелегала с руководством. Все шло нормально, пока один из джентльменов, вроде без всякого повода, вдруг сделал мне комплимент: «Какие же у вас красивые глаза!» «Так хоть за эти-то глаза меня не выдавайте», — мелькнула какая-то совершенно несуразная, необъяснимая, отчаянная мысль. Не более уместная, впрочем, чем сам комплимент. Беседа после некоторого оживления продолжалась, но какое-то непонятное, тягостное чувство с этой минуты овладело мной и не повидало вплоть до самого отъезда. Непрерывно мучили мысли: «Как там дети? Как «Вест»? Все ли у них там в порядке?» Началась бессонница. А если сон и приходил, то заканчивался кошмарами. Пришлось принимать снотворные, чего раньше я никогда не делала.

Встречи, инструктажи, отработка новых, более совершенных средств связи, радиодело, оперативная переподготовка, новые явки, пароли. Предстояла настоящая работа, связанная с перебазированием в США. Накануне отъезда— прощальный обед на конспиративной квартире где-то у Даниловского монастыря. Был Шеф, его зам, куратор, кто-то еще. Шеф вручил мне юбилейную медаль «100-летие со дня рождения В. И. Ленина» и объявил о присвоении мне воинского звания лейтенанта (до этого я была вольнонаемной, привлеченной). Мы подняли рюмки с коньяком, и Шеф приготовился было произнести тост в мою честь, как вдруг оглушительное «бум-м-м-м» медных литавров ворвалось через открытое окно, выходившее в огромный, залитый ярким солнцем двор, после чего грянули звуки похоронного марша. Кого-то хоронили. Рука у Шефа дрогнула. Капли коньяка пролились на белоснежную скатерть.

— Эх, некстати! — невольно вырвалось у него. — Но мы же не суеверны, не правда ли? — тут же поправился он.

— Конечно нет, — отвечала я, а у самой в сердце вошло что-то холодное, недоброе. — Неужели что-нибудь случилось с детьми?

Я с трудом продержалась до конца встречи, усилием воли заставляя себя вести непринужденную беседу, улыбаться. Предчувствие беды, однажды зародившееся еще тут, на первой встрече, теперь уже не покидало меня. Мозг сверлили один и тот же вопрос: «Что случилось? В чем там дело?»

Над этими ее предчувствиями смеялись те, кто вел служебное дознание после нашего возвращения домой в 1972 году.

— Все это лирика, — говорил с усмешкой В. Е. — Какие там еще могли у вас быть предчувствия? Ведь мы же материалисты. Или это не так? Чепуха все это.

Как ошибались эти люди! Люди с огромным опытом оперативной работы. Во время войны они не раз вступали в смертельные схватки с абвером, сажали самолеты с немецкими диверсантами, перевербовывали заброшенных к нам немецких радистов… Вели радиоигры с немецкой разведкой. Где им было поверить или хотя бы прислушаться к каким-то там несерьезным женским предчувствиям? А может, не мешало бы? Как ни странно, предчувствие никогда меня еще не обманывало.

Но пора было возвращаться в Аргентину. Пробыв в Западной Европе не более трех дней, я вылетела в Буэнос-Айрес. Муж встречал меня в аэропорту Эсейса. Восемнадцатого сентября мы вместе вернулись домой.

Прошел месяц. Уже перед самым возвращением «Весты» у меня случилось дорожно-транспортное происшествие. Однажды в воскресенье мы со старшей дочкой возвращались со дня рождения нашего друга Игнасио. В особняке Игнасио собрались гости. Кроме Луиса и Хельги, были еще двое американцев: оружейник Карел, отец Бригиты, и еще один американец, связанный с Игнасио коммерческими делами. Карел демонстрировал нам свои спортивные подарочные пистолеты, которые он привез в небольшом черном дипломате, они покоились в красном бархате в специальных гнездах для оружия. Карел выпускал пистолеты на собственном предприятии.

— Уму непостижимо, как ты их провез через таможню! — поражался Игнасио.

— А это мой производственный секрет, — лукаво улыбался высокий, еще совсем крепкий старик.

— Вот, Лэд, попробуй, возьми представительство для своей фирмы. Будешь импортировать из США револьверы.

— Надо подумать, — ответил я. — Мы об этом еще поговорим.

«Импортировать оружие, пусть даже спортивное, совсем мне ни к чему, — думал я. — Дело всегда связано с полицией, начнутся всякие проверки».

Другой американец, деловой партнер Игнасио, на контакт не пошел. Был просто приветлив, но не более того. «Ну и черт с тобой, — думал я, сидя за рулем машины. — Не все же идут на контакт с первого знакомства».

Было уже поздно, мы ехали вдоль кинты пресиденсиаль[34] уличного освещения никакого, с одной стороны ограда кинты, со слабым освещением по периметру, с другой — однозначные чале.[35] И вдруг откуда-то из темноты выскочила белая кудлатая собачонка, а за ней, прямо под колеса машины, бросилась девочка лет двенадцати. Резко тормознул, прижав дочь правой рукой к сиденью, чтобы ее не бросило лицом на стекло. Сработали мощные тормоза «пежо». Машина встала как вкопанная, но девочку все же задело крылом, маленькое тельце отбросило на асфальт. Подбежал ее дядя, у которого она гостила, взял ее на руки. Я открыл заднюю дверцу, помог им разместиться на сиденье, затем быстро сел в машину, и мы помчались в ближайшую больницу. Отъезжая, заметил, что солдат морской пехоты из охраны резиденции успел вызвал офицера и они, находясь по ту сторону сетчатой ограды, молча наблюдали за всем происходившим. Офицер записал номер моей машины. В больнице мы передали девочку врачам. Я отвез дочь к няне, на обратном пути заехал в приемный покой больницы.