Курильщики, а их было с полсотни, сидели в просторных белых и серых одеяниях, на головах у некоторых тюрбаны. Все они были людьми бедными, на изможденных, изборожденных морщинами лицах сверкали лишь глаза. Кто-то лежал на циновках в углу подвала. При нашем появлении все присутствовавшие повернули к нам головы, послышались возгласы «американ!», «американ!», затем гул голосов несколько затих. Наш новый знакомый Фуад, а одет он был по-европейски, поднял руку и по-арабски объяснил посетителям, что мы гости из России и цель нашего визита посидеть за их столом и немного порисовать, с тем чтобы простые люди из России узнали, как живут простые люди в Республике Египет. Сидевшие за столом освободили для нас место, повсюду послышались возгласы «руси!», «руси!», нам наперебой совали кальян, который до этого ходил по кругу, к нам тянулись, чтобы пожать руки. Поднялся страшный гвалт, все пытались говорить, благо отношения между нашими странами в то время были весьма дружественными. Здесь был простой люд, и чувства свои они выражали настолько искренне и бурно, что Эрик, заикаясь, спросил: «А вы уверены, что мы сегодня выберемся отсюда?» Он был бледен. Его редкие вьющиеся волосы прилипли к лысине. Его явно мутило от смеси немыслимых запахов пота, острой пищи, шашлыка, кофе, гниющих фруктов, дыма и еще чего-то, связанного, по-видимому, с курением опиума. С большим трудом нам удалось наконец создать рабочую обстановку. Эрик и Керим достали свои планшеты и приступили к работе. Они были подлинными мастерами своего дела, однако «натурщики» наступали на них со всех сторон. Каждый хотел, чтобы его нарисовали. Нашему другу Фуаду приходилось то и дело вмешиваться, чтобы поддерживать порядок. «Натурщики» же, пораженные сходством своих портретов, сделанных на их глазах простым карандашом, вопили от восторга, тянулись к ним, считая, что раз их физиономия нарисована на бумаге, значит, и портреты должны принадлежать им, и стоило больших трудов объяснить этим людям, зачем нужны эти рисунки и почему они должны остаться у художников. От кальяна мы, конечно, отказались, а наш друг объяснил посетителям кофейни, что у нас не принято курить кальян и что мы предпочитаем сигареты. Затем он подозвал официанта, отличавшегося от посетителей только тем, что был подпоясан ярко-зеленым кушаком да длиннополая одежда была побелее и почище, и велел принести нам кофе. Вскоре он возвратился в сопровождении хозяина, довольно молодого араба в красной феске с кисточкой, одетого в изумрудно-зеленый жилет и узкие черным брюки, на ногах у него были сверкающие черные лаком остроносые туфли. Официант прямо при нас заварил кофе по-турецки, пользуясь для этого целым набором медных кофейников и спиртовкой. Крепкий, дымящийся, ароматный кофе он разлил в маленькие толстостенные фарфоровые чашечки в медных подстаканниках. В такой посуде кофе остается горячим, и его можно пить не спеша, смакуя каждый глоток. Кофе по-турецки в арабской кофейне отличается своей крепостью, сладостью, а также тем, что почти полчашечки заполнено кофейной гущей, которую у нас выливают на донышко блюдечка, когда хотят погадать. Хозяин кофейни изъяснялся на хорошем английском языке, и мы с ним разговорились. Он рассказал мне, что учился в коммерческом колледже в Англии, но внезапно умер отец, и ему пришлось бросить учебу, с тем чтобы продолжить семейное дело. Это занятие ему совсем не по душе, но что поделаешь— надо кормить семью: мать и три сестры, одна из них уже на выданье. Он надеялся взять в дело будущего зятя. Сам же он женат, имеет пока одну жену и ребенка, но если попадется какая-нибудь богатая невеста, то он возьмет и ее в жены, благо великий Аллах разрешает им иметь до четырех жен, для каждой из которых, правда, должна быть отдельная комната, комнат же у него достаточно. Он говорил, что четыре жены — это нормально, а больше — уже аморально. Вот король, который сбежал из страны, был большим развратником: у него был целый гарем и более трехсот любовниц, и он каждый день выпивал по пять литров сока манго, чтобы всегда быть в «спортивной» форме. А поскольку занятия любовью отнимали у него время и днем и ночью, то править королевством ему было недосуг, вот он и профукал свое королевство, а молодые полковники, пришедшие к власти, милостиво разрешили ему бежать на яхте в сопровождении своих жен. Любовниц же ему пришлось бросить, так как на яхте они бы все не поместились, да и что хорошего: собирать всех любовниц в одном месте? А секреты двора ему были хорошо известны, потому что его друг в свое время служил в личной охране короля.
Мы провели в этой кофейне весь вечер и с трудом выбрались оттуда за полночь. Фуад помог нам поймать такси, и мы направились сначала в Гизу, где обитали художники, а затем я поехал к себе на виллу «Глория», где жил вместе с обслуживающим персоналом посольства.
В план моей работы в стране входили также поиски тайников для местной резидентуры. В особенности местных товарищей интересовали тайники для объемных предметов. Тот, кто не бывал на Арабском Востоке, не знает, что значит найти тайник в Каире или Александрии. Да и в любом арабском городе, где днем и ночью тысячи людей, в основном мужского пола, слоняются по узким улочкам. Какой уж там тайник! Но искать надо. И вот я еду в пригород Каира Гелиополис, населенный в основном европейцами. Пригород состоит из роскошных вилл и дорогих многоэтажных домов. У каждой виллы, у каждого подъезда днем и ночью баваб — сторож. Набирают сторожей, как правило, из южной части Египта или из Судана. Сидит себе у входа смуглолицый негр с лицом, испещренным шрамами, как того требует их религия, в белом одеянии до пят и в белом тюрбане на голове. Сидит и наблюдает за каждым, кто попадает в поле зрения. Вполне естественно предположить, что все они связаны с полицией.
Долго брожу по Гелиополису, пока не нахожу то, что искал. В мощной каменной стене, окружавшей какое-то строение, имелась расщелина, вполне подходящая для оборудования тайника. Да и место было достаточно безлюдным. Довольный находкой, я отправился выполнять задание по прикрытию.
В Египте в начале века после кровавой резни, устроенной турками, осело много армян, бежавших из Турции. Многие из них после Второй мировой войны уехали в Армению. Теперь они состарились, и им нужно было оформлять пенсию, так как советские законы засчитывают трудовой стаж, наработанный за границей. А сбор справок о том, что такой-то работал на такого-то во времена оно, входит в обязанности сотрудников консульства. Часто случалось, например, что жена работала кассиршей у своего собственного мужа — владельца бара или магазина. Но, как правило, посетители из Армении были по-настоящему бедны и немощны, и я был рад помочь нм чем мог. С такого рода заданием я и приехал в Гелиополис в тот день. Дул хамсин — ветер пустыни, несущий тучи взвешенных в воздухе песчаных частиц.
Не без труда отыскал нужный мне адрес. Открыл лакей. Он довольно сносно изъяснялся по-английски. Хозяина не было дома. Выяснив, когда он бывает, я спросил его как бы невзначай:
— Послушай, а что это за стена там виднеется? Высокая такая, из камня.
— О, это Кубба, — отвечал он с таинственно-важным видом.
— А что такое Кубба?
— О, это президентский дворец. Там живет наш президент Гамаль Абдель Насер, да сбережет его Аллах!
Вот посмеялись бы наши из резидентуры, если бы узнали, что я чуть было не подыскал им тайник в ограде президентского дворца. «Не хватало, чтобы меня приняли за террориста», — думал я, сидя в мягком кресле пригородной электрички.
Над кварталами Старого Каира возвышается пустынное плоскогорье, именуемое Мукаттам. Стометровым обрывом подступает оно к узеньким кривым улочкам, где господствует грязь и антисанитария. Может быть, там удастся что-нибудь подыскать? На такси отправился в Мукаттам. Узкое шоссе петляло среди скальных массивов, пока не вырвалось наконец на просторы плато. По дороге за одним из многочисленных поворотов на обочине шоссе стоял юноша с велосипедом. Он внимательным взглядом проводил нашу машину, замедлившую скорость на повороте. Конечно же он не мог не заметить висевший у меня через плечо фотоаппарат. Побродив по краю обрыва, откуда весь Каир как на ладони, и пощелкав фотоаппаратом, мы подъехали к заброшенному коптскому храму. Оставив водителя внизу, я взобрался на колокольню храма, чтобы оттуда сделать несколько снимков. Вдруг внизу раздались чьи-то крики. Посмотрев вниз, я увидел, что у входа в храм рядом с моим таксистом стоит невесть откуда появившийся пожилой грузный полицейский, который яростно размахивает руками и что-то кричит, явно обращаясь ко мне, а таксист делает мне знаки, чтобы я прекратил фотографировать. По шоссе быстро удалялась юркая фигурка паренька на велосипеде. Сделав еще пару снимков, я спустился вниз. Полицейский кричал, тыча пальцем в мою камеру. Я жестами извинился, и мы отправились в обратный путь. За поворотом шоссе в узком ущелье нас поджидал военный патруль— два солдата с автоматами. Поодаль стоял юноша-велосипедист. Отогнав машину на обочину, солдаты жестами приказали мне выйти из машины и следовать за ними по отходившей от шоссе дороге, которая вскоре уперлась в глубокую нишу, перекрытую огромными стальными воротами. В углублении в скале имелось переговорное устройство. Один из солдат, нажав на кнопку, с кем-то переговорил, в то время как второй солдат стоял за моей спиной, держа меня под дулом своего автомата. В этот момент тяжелые ворота вдруг легко повернулись вокруг своей горизонтальной оси и ушли под потолок пещеры. Мы прошли в подземелье. Там нас ждал дежурный офицер, превосходно говоривший по-английски. Он пригласил меня в дежурную комнату. Это был отлично оборудованный кабинет с пультом, телефонами, на стенах висели зашторенные карты. Слышалось слабое шипение воздуха, поступавшего из вентиляционных отверстий.
