— Ладно, с этим ясно, — кивнул я. — Давайте, Елена Кузьминична, ближе к делу. Итак, полтора года вы молчали, потом, стало быть, совесть заела. Это хорошо, женщина вы, надо понимать, благочестивая. Но что конкретно вы можете об этом мальчике, Мишке, рассказать?

— Да что о нём сказать-то, — закатила глаза Кузьминична. — Сорванец, конечно, как все наши ребятишки. Кроме как в смысле гаданий этих, ничего такого особенного в нём и нету. Верке по хозяйству помогает, та его в строгости держит.

— Кроме гаданий, значит, ничего отметить не можете? Какиенибудь необычные болезни, приступы там, знаете ли, припадки… Друзья, может, какие-нибудь странные? А, Елена Кузьминична?

— Да нет же, врать не буду — ничего такого нет. Жалко мальчонку, не будь этих гаданий — всё бы с ним хорошо.

— А как они, гадания, происходят?

— Да откуда ж я знаю, — фыркнула бабка. — Этого никто не видел, кроме тех, что ходят к нему. Он с ними в сарае запирается, ну, говорят, там что-то бывает…

— Интересное кино. И как же они узнают про Мишку? От кого?

— Да почти все знают. Просто не болтают люди про это, а так… Я и сама уж не упомню, от кого слышала… — очень уж гладенько заюлила Кузьминична. — В общем, если кто хочет для себя его гаданий, надо к Верке, матери Мишкиной, прийти. Лучше вечером, когда она дома. Только не с улицы принято ходить, а с пустыря, как раз через огород ихний. Спросить, значит, Веру Матвеевну. Сказать, что с приветом от Матвея Андреича и со своей просьбой. Ну и это… конвертик ей пихнуть, с бумажками-то. А дальше, говорят, она уж всё устроит.

— Если не секрет, кто такой Матвей Андреич? — ехидно поинтересовался я, прекрасно понимая, что с тем же успехом здесь мог бы фигурировать и князь Ольдгаст Хмурый, и футболист Гайдуков. Хотя любой практикующий оккультист, если уж не совсем дурень, будет менять пароль хотя бы ежемесячно. А здесь, выходит, провинциальная наивность… Правда, старуха может быть и не в курсе свежеиспеченных новостей.

— А папаша это её покойный, Матвей Андреич, — охотно принялась развивать тему бабка. — Лет двадцать как преставился, бедняга. Пил сильно, а так мужик был хороший, работящий. Я прямо поражалась — когда трезвый, ни одного грубого слова, тихий такой, с Валей, матерью Веркиной, ласковый. Ну, как примет, всякое бывало, конечно, это уж как водится. А почему привет — сразу понятно, что человек по делу пришёл. Но об этом, об деле, надо же как-то намекнуть, что ли… Вот Верка и придумала, чтобы уж никаких ошибок не вышло.

Да… Вам приветы с того свету… От покойного папаши… Интересно у этой Веры Матвеевны мозги повёрнуты. Интересно… Может, в этом её прибабахе и кроется какая-то зацепочка? Уж не пахнёт ли дело некромантией? Но сейчас всё равно гадать без толку, надо посмотреть своими глазами.

И всё-таки старуха Кузьминична слишком уж хорошо информирована. Как-то мне не верилось, что весь город в курсе насчёт «Матвея Андреича» и прочих деталей. А если прибавить сюда и тот занятный фактик, что представитель местного населения Никитич послал меня именно сюда, к старухе, то любопытная выстраивается цепочка. Население — Кузьминична — Верка — Мишка. И тихая тень отца. Верка — импрессарио, Кузьминична — посредник… Кто же в этом раскладе Матвей Андреевич? Силовое прикрытие свыше? Точнее, сниже?

Ладно, с тенью этой мы ещё разберёмся, сейчас меня больше занимала хлебосольная бабушка. С какой радости она себя же, по сути, и закладывает? Ведь не глупа старушка, ох не глупа! Да здесь особого ума и не нужно. Пойдёт цепочка разматываться в обратном порядке — и встанет же, встанет вопросик о благочестивой прихожанке Артюховой. Она что, местному уполномоченному собиралась заливать про своё покаяние? И надеяться на его великодушие? Вроде бы прошлый век отучил население от подобных глупостей. Значит, не всё так просто, имеются у Кузьминичны какие-то дальние прикидки. Но в любом случае, этот разговор пора закрывать. Главное я знаю, а там посмотрим. Может, и нет её, оккультной практики, а у мальчика имеет место факт обычной шизофрении. У прочего же населения — факт клинической тупости.

— Всё понятно, Елена Кузьминична, — приподнялся я из-за стола. — Спасибо вам за вашу активность, и за конфетки спасибо, а дальше уже наши заботы. Проверим факты. Подтвердится — один разговор, нет — не беда. Ну, ошиблись, с кем не бывает. А бдительность должна быть… Так что разрешите откланяться…

— Как?! — всплеснула руками Кузьминична. — Чаю не попил, не ел ничего… Голодным не отпущу! — решительно заявила она. — Где это видано, чтобы гостя вот так выпроваживать?

Я обмер. Теперь, когда ни малейшего смысла нет оставаться в этом пропахшем уксусом доме, мне что, предстоит стать жертвой бабкиного гостеприимства? Уж не увидела ли она во мне потенциального внука? Хорошо, на оставшееся время у меня есть крыша над головой! Не то возникла бы занятная перспектива — или ночевать на улице или здесь, в плену у бабки. Значит, мне сейчас сидеть тут незнамо сколько, слушать бабкины жалобы на бедность, болезни и соседей, поглощать бросающие меня в дрожь явста — как будто у меня других дел нет?

Но, впрочем, какие предстоят мне дела? До вечера к Вере Матвеевне соваться нечего, так и так пришлось бы слоняться по городу. Здесь по крайней мере тень, не то что уличное пекло. Да и так ли уж протестует мой желудок? Тем более, что клубничное варенье вон в той вазочке выглядит весьма соблазнительно.

— Ну ладно, — кивнул я. — На полчасика, возможно, задержусь, но не больше. Дела есть в городе.

— Конечно, конечно, — засуетилась бабуся, искоса взглянув на меня. Видно, ей ужасно хотелось усомниться в моей предполагаемой занятости, но она сдержалась. Опасно резко дёргать леску, если попалась на крючок крупная рыбина. То есть я. Гость. Собеседник. Подарок судьбы.

И вот оно, наконец, пришло, освобождение. Калитка за моей спиной осторожно закрылась на ржавую щеколду, и я нырнул в уличную духоту. Теперь до вечера мне предстояло жариться под обезумевшим солнцем, дурацкое это дело, но не возвращаться же в домик Никитича — почему-то мысли о тамошней прохладе меня не вдохновляли. Да и мало ли — сосед какой-нибудь заявится, червонец занять или топор попросить. Объясняться ещё с ними, что не верблюд, а постоялец. Чем, кстати, запросто подложу старику свинью. Вернётся его супруга, от соседей узнает горькую правду и потребует от Никитича выложить заначку… Видимо, экс-сторож надеялся на понятливость столичных радиомонтажников. Ладно уж, не буду его разочаровывать.

Я зачем-то глянул на правое запястье, которое плотно обхватывал ремешок старенького компаса. Куда покажет чуткая стрелка? Одним концом на север, другим, стало быть, на юг. Было время, на меня смотрели как на придурка — зачем таскаю компас, часов мало, что ли? Ну, кое-кого пришлось отучить от лишних вопросов. Тогда я это уже умел. В самом деле, не объяснять же, что мамин подарок. Последний её подарок.

А куда всё же податься? Куда мои глаза глядят? Да куда они могут глядеть, если булькает в животе выпитый у старухи чай, и если учесть утренний квас, то вывод ясен. Уличных туалетов, конечно, в городе Барсове не предусмотрено, а если где и есть один какой, искать замучаешься. Мораль — будем отслеживать достаточно глухое дикое место. Вроде того, где вчера наткнулся я на Никитича с собутыльниками. В этом городе таких мест должно быть навалом.

И тем не менее бродить мне пришлось изрядно. Либо казалось недостаточно глухо, либо не так уж и дико. А организм тем не менее требовал своего. Со стороны глянуть, интересная получается картинка. Молодой поручик Бурьянов, обременённый секретным заданием и излишком жидкости, мечется по сонному городишке, и задание-то ему в данный момент глубоко по барабану, и уходят куда-то вбок философские вопросы под руку со служебными, а сознание бьётся над мировой проблемой — где?

Ну, нашлось оно, конечно, дикое и глухое. Забрёл я на какуюто древнюю стройку, начатую, видно, ещё при красных и тогда же обделённую партийной заботой. Котлован, однако, вырыли немелкий, теперь он медленно, но верно превращался в филиал городской свалки. Ароматы, естественно, и под ноги смотреть надо очень внимательно.