Я вышел из храма на площадь — и сразу же окунулся в пыльную, доводящую до бессильной злости жару. И время-то — одиннадцатый час, а кажется, будто заполдень — так печёт одуревшая звезда. Она, должно быть, перепутала наши северные края с экватором.

А самое противное заключалось в том, что заняться мне было решительно нечем. Идти домой, на Старопетровскую? Так Никитич ещё спозаранку умотал по своим плотницким делам. Воскресенье ли, будни, ему сейчас поровну — заказчик ждёт. А в здешней глуши, как давеча втолковывал он мне, халтура на дороге не валяется. Нашёл чего — зубами вцепись и землю рой. Вот он и роет.

И вся пустота бездонного дня, все его долгие предстоящие часы как-то вдруг сразу обрушились на меня — будто набросили на голову скучное, пропахшее клопами ватное одеяло. Уйма времени, которое надо убивать — а не хочется пачкать руки.

Ничего другого мне не осталось, как направиться в городской парк. Как и вчера, посижу где-нибудь там в тени, книжку почитаю, а потом… Что-нибудь, наверное, будет и потом.

Барсовский парк действительно оказался настоящим парком, не то что обозначаемые этим громким словом многочисленные чахлые скверики у нас в Столице. Видимо, в старину его творил какой-нибудь иностранный архитектор по заказу сиятельного графа. Тот, надо полагать, облизывался на западную культуру точно кот на сметану, вот и не пожалел презренного металла. Позднее, по всей вероятности, тряхнуло мошной и местное купечество — тоже, понимаешь, не лыком шиты, не пальцем деланы. Проходили тут народные гуляния, свадьбы, раскидывали свои полотнянные шатры заезжие циркачи.

А ныне здесь имела место площадка с аттракционами (Никитич говорил, когда-то они работали), пара киосков, где продавали помятые вафельные стаканчики мороженного, редкие будочки с квасом и, разумеется, пивные ларьки, оплот цивилизации. Возле них было шумно и людно — ещё бы, воскресенье, законный выходной.

Пива мне, вообще говоря, хотелось, но с другой стороны, незачем выходить в народ — наверняка не один Никитич в курсе вчерашних событий, городок маленький, новости расползаются как тараканы… Я направился дальше, к пруду. Оттуда доносился торжествующий детский визг, слышалась нестройная музыка — перекрывали друг друга разные станции. Что поделать, такой уж культурный обычай — раскинуться на пляже в обнимку с радиобубнилкой. С той, что изготовлена, быть может, руками старательного радиомонтажника Лёхи Бурьянова, имеющего квартиру, жену Ленку и кое-какие личные проблемы.

Пруд имел внушительные размеры, назови его озером — не так уж и ошибёшься. Пологие берега, казалось, были смазаны плотным слоем загорающего населения, от воды летели брызги пополам с воплями, и всё это сдабривалось музыкальными приправами.

Появилось и у меня желание бултыхнуться в тёплые гостеприимные волны, но по здравом рассуждении с этой идеей пришлось расстаться. Не подумал я в своё время, не сделал поправки на жару, на возможное наличие водоёма — вот и явился в славный город Барсов без плавок. А обойтись без оных не позволяла мне врождённая интеллигентность.

Поэтому, отойдя подальше, я обнаружил искомую скамеечку и расположился там с книжкой. И вроде бы неплохая книжка, Чалов — автор интересный, хотя и с известными закидонами. Но видно, въехать в его роман мне пока не судьба. Ещё в пятницу я начал читать, в поезде, а одолел всего-то две первые главы. Не лезли мне в голову проблемы художника Черницкого и его многочисленных женщин. Прямо как в анекдоте — не до грибов, Петька. Не то настроение.

Я не знал, как избавиться от угнездившейся внутри тягости, да и не понимал толком, откуда она взялась. Самое поганое состояние — болит, а неизвестно что. И где. И зачем. Одно ясно, надо потерпеть до завтра, а там, в Грибаково, все эти пиявки отвалятся сами собой.

И тут моё самокопание было прервано звуками ну явно уж постороннего происхождения. Захлопнув книгу, я поднял голову.

Впереди, в кустах бузины возле огораживающего парк забора, слышалась отчаянная возня. Чей-то тонкий крик, пыхтение, ломающимися голосами извергаемая матерщина.

Ну вот и оно, мелкое воскресное приключение. Похоже, пора вмешиваться. Больше-то всё равно заняться нечем.

Я ухватил сумку за болтающийся наплечный ремень и, стараясь не шуметь, двинулся к кустам.

Картина была ясная.

К забору прижимался острыми лопатками конопатый пацан. На вид ему я не дал бы больше двенадцати. Двое оболтусов допризывного возраста держали его за руки, а третий, мелкий шкет в канареечного цвета футболке, деловито шарил по карманам жертвы.

— Ну что я вам сделал? Пустите меня, — тоскливо, ни на что уже не надеясь, подвывал ограбляемый пацан. Или, подумалось мне, правильнее сказать, грабящийся. — Не лезь, я всё про вас Петровичу скажу!

Но, как я у кого-то когда-то вычитал, точно в землю ушёл его крик.

— А кстати, на кой хрен именно Петрович? — поинтересовался я, раздвинув кусты. — Я, случаем, не могу его заменить?

Парни дёрнулись.

— Ты чё, мужик? С прибабахами?

— Вот что, ребятишки, — хмыкнул я, разглядывая обстановку точно художник Черницкий очередную натурщицу. — У вас есть два варианта. Первый — это вы тихо-мирно летите отсюда. Только сперва верните мальчику содержимое карманов. Второй вариант напоминает первый, но с поправкой — вы ползёте, размазывая по щекам красные сопли. Всё вместе называется свободой выбора. Уяснили?

— Шибко грамотный, в натуре, да? — вскинулся один из парней, на вид помощнее. В голосе его ощущалась известная доля неуверенности — я был несомненно старше и сильнее. Но очень уж не хотелось улепётывать, тем более, что численный перевес — на их стороне, а они — не какие-нибудь хухрики. Качки, крутые ребята.

Григорий Николаевич в своё время про таких говорил: «И волком выть хочется, и хвост щенячий».

— Ладно, друзья. Я так понял, что летать вы не собираетесь, ибо рождены ползать. Ну, сейчас отправитесь в нижнюю позицию.

Отвесив легкий, воспитующий пинок мелкому шкетёнку, я аккуратно ухватил качков за локти и, не давая опомниться, столкнул их лбами. Потом раздёрнул — и вновь столкнул. Процедуру я повторил раза три, после чего, сунув каждому под рёбра, отшвырнул обоих на усыпанную гравием дорожку. Весь сеанс занял пару секунд секунды, но секунда — вещь относительная. Для них — мгновение, для поручика УЗВ — время достаточное, чтобы, как говаривал у нас в Училище капитан Васильев, инструктор рукопашного боя, и мировые проблемы решить, и чашечку кофе не спеша выпить.

— Ну вот, дети, — обернулся я к извивающимся в пыли шпанятам, — вы сами выбрали способ передвижения. Так что передвигайтесь, и побыстрее, потому что я могу и рассердиться.

Как ни странно, эти гопнички местного разлива оказались весьма сообразительны. Шкетёнок — тот смылся мгновенно, унося на обтянутом выцветшими трениками заду отпечаток моей кроссовки. Впрочем, он ломанулся не столь уж далеко — вон, выглядывает из-за соснового ствола, ожидая решения старших.

Старшие решили организованно отступить. Сделали они это неохотно, с натугой, бормоча в мой адрес кровавые угрозы. Но всё же догадались, что ожидало их в ином случае. Наверняка где-то у кого-то сохранился ещё телевизор с видеоприставкой, насмотрелись подпольных фильмов с единоборствами и непотребствами. Местная полиция, ясное дело, не чешется. Вроде бы как не такое уж и страшное нарушение. Хотя, между прочим, за подобные дела можно по закону и годик исправительного труда схлопотать. «Хранение, употребление и извлечение доходов из предметов разлагающей секулярной культуры», статья пятьсот восемьдесят вторая.

Ладно, в течение ближайшего получаса побитые отроки явно не успеют собрать народное ополчение. Можно не напрягаться. Я повернулся к мальчишке. Тот, ещё не отлепившись от забора, смотрел на меня тревожно-восхищёнными глазами.

— Ловко вы их, — протяжно выдохнул он, подбираясь поближе. — Это как называется, джиу-джитсу, да?