Площадь.

Трубы. Входят Цезарь , Антоний , который должен участвовать в беге; Кальпурния , Порция , Деций , Цицерон , Брут , Кассий и Каска ; за ними большая толпа , и среди нее прорицатель .

Кальпурния!

Молчанье! Цезарь говорит.

Музыка смолкает.

Кальпурния!

Мой господин!

Когда начнет Антоний бег священный,

Встань прямо на пути его. — Антоний!

Великий Цезарь?

Не позабудь коснуться в быстром беге

Кальпурнии; ведь старцы говорят,

Что от священного прикосновенья

Бесплодие проходит.

Не забуду.

Исполню все, что Цезарь повелит.

Ступайте и свершите все обряды.

Музыка.

Цезарь!

Кто звал меня?

Эй, тише! Замолчите, музыканты!

Музыка смолкает.

Кто из толпы сейчас ко мне взывал?

Пронзительнее музыки чей голос

Звал — «Цезарь!» Говори же: Цезарь внемлет.

Остерегись ид мартовских.4

Кто он?

Пророчит он тебе об идах марта.

Пусть выйдет он. Хочу его я видеть.

Выдь из толпы, пред Цезарем предстань.

Что ты сказал сейчас мне? Повтори.

Остерегись ид марта.

Он бредит. Что с ним говорить. Идемте.

Трубный сигнал. Все , кроме Брута и Кассия , уходят.

Пойдешь ли ты на празднество смотреть?

Нет.

Прошу, иди.

Я не любитель игр, и нет во мне

Той живости, как у Антония.

Но не хочу мешать твоим желаньям

И ухожу.

Брут, с некоторых пор я замечаю,

Что нет в твоих глазах той доброты

И той любви, в которых я нуждаюсь.

В узде суровой, как чужого, держишь

Ты друга, что тебя так любит.

Кассий,

Ошибся ты. Коль взор мой омрачен,

То видимую скорбь я обращаю

Лишь к самому себе. Я раздираем

С недавних пор разладом разных чувств

И мыслей, относящихся к себе.

От них угрюмей я и в обращенье;

Пусть не печалятся мои друзья —

В число их, Кассий, входишь также ты, —

К ним невниманье вызвано лишь тем,

Что бедный Брут в войне с самим собой

Забыл выказывать любовь к другим.

Так, значит, я твоих не понял чувств;

Поэтому в груди я затаил

Немало дум, внимания достойных.

Свое лицо ты можешь, Брут, увидеть?

Нет, Кассий; ведь себя мы можем видеть

Лишь в отражении, в других предметах.

То правда.

И сожаления достойно, Брут,

Что не имеешь ты зеркал, в которых

Ты мог бы доблесть скрытую свою

И тень свою увидеть. Ведь я слышал,

Что многие из самых лучших римлян

(Не Цезарь славный), говоря о Бруте,

Вздыхая под ярмом порабощенья,

Желали бы, чтоб Брут открыл глаза.

В опасности меня ты вовлекаешь.

Ты хочешь, чтобы я искал в себе

То, чего нет во мне.

Поэтому, Брут, выслушай меня:

И так как ты себя увидеть можешь

Лишь в отраженье, то я, как стекло,

Смиренно покажу тебе твой лик,

Какого ты пока еще не знаешь.

Во мне не сомневайся, милый Брут:

Я не болтун и не унижу дружбы,

Случайному знакомству расточая

Слова любви; вот если б ты узнал,

Что льщу я людям, обнимаю их,

А после поношу; что на пирах

Всем пьяницам я открываю тайны,

Тогда ты мог бы мне не доверять.

Трубы и крики.

Что там за крик? Боюсь я, что народ

Избрал его в цари.

А, ты боишься?

Так, значит, этого ты не желаешь.

Нет, Кассий, хоть его я и люблю.

Но для чего меня ты держишь здесь?

И что такое сообщить мне хочешь?

Коль это благу общему полезно,

Поставь передо мной и честь и смерть,

И на обеих я взгляну спокойно.5

Богам известен выбор мой: так сильно

Я честь люблю, что смерть мне не страшна.

В тебе я эту доблесть знаю, Брут,

Она знакома мне, как облик твой,

И я о чести буду говорить.

Не знаю я, как ты и как другие

Об этой жизни думают, но я

И не могу, и не желаю жить

Склоняясь в страхе перед мне подобным.

Родились мы свободными, как Цезарь;

И вскормлены, как он; и оба можем,

Как он, переносить зимою стужу.