И Турмантен сообщил другу некоторые полезные сведения, касающиеся этого страшного предводителя морских разбойников, человека, поставившего себя вне закона.

Монбар был родом из Лангедока, семья его принадлежала к старинному дворянству края; он получил утонченное воспитание и прекрасное образование.

В коллеже он прочел историю завоевания Америки, а также записки Лас Казаса о зверствах испанцев на новых землях.

Пылкий и великодушный, он проникся лютой ненавистью к королям Кастилии и Арагона. Однажды он играл в спектакле и, слушая своего друга, вошедшего в роль надменного и спесивого испанца, забыл обо всем на свете и набросился на него с кулаками. Он, вероятно, задушил бы его, если бы не вмешательство товарищей.

Через некоторое время, узнав, что между Францией и Испанией началась война, Монбар сбежал из отчего дома и отправился в Гавр, к дяде, который был капитаном одного из судов Королевского флота.

Чтобы быть точным, капитан, поднявший паруса и вышедший в открытое море, в те времена всегда чувствовал себя немножечко корсаром… В общем, морской офицер взял племянника на свой корабль.

Оказалось, что Монбар не знает удержу. Как только вдали появился испанский галеон, юного уроженца Лангедока пришлось запереть в его каюте; он так неистовствовал, что многие решили, будто он сошел с ума.

Когда наконец заговорили пушки, Монбар в ярости высадил дверь своей каюты. Выскочить на палубу, завладеть саблей убитого и перепрыгнуть на борт испанского корабля стало для него делом одной минуты. Там с воплями и завыванием он крушил все и вся; с громким хохотом метался он по кораблю среди трупов и раненых и, словно черный ангел, сеял повсюду смерть. Забрызганный кровью с ног до головы, он чувствовал себя в своей стихии.

Трофеи были великолепны.

Помимо тюков с хлопком и шелком, ковров, бочек с гвоздикой и другими пряностями, французы нашли также тяжелый ящик, окованный железом.

Он был доверху наполнен неограненными алмазами.

Дядя был в восторге; Монбар радовался только тогда, когда сбивался со счета, пытаясь подсчитать испанцев, павших от его руки…

Он грезил лишь о новых кровопролитных сражениях…

Едва лишь прибыв на Тортугу, он сразу же предложил себя в защитники буканьерам северной оконечности Санто-Доминго, которые жаловались на притеснения со стороны своих испанских конкурентов, именовавшихся копейщиками, lanceros. Юный француз устроил такую страшную резню, что она удовлетворила даже его, казалось бы, ненасытное чувство ненависти к испанцам. Не раз говорил он, что этот день был прекраснейшим днем в его жизни!

Но Монбар, сразу же проявивший свой талант предводителя, прославился прежде всего как корсар. Во второй схватке с испанскими кораблями, где он снова сражался бок о бок со своим дядей, корабль офицера флота Его Величества Людовика XIV был потоплен. Погружаясь в пучину морскую, дяде Монбара удалось увлечь за собой еще три вражеских судна.

Племянник отомстил за него. Он захватил два быстроходных, великолепно оснащенных испанских парусника и приказал выбросить за борт их экипаж.

Сей поступок положил начало его блестящей карьере жестокого корсара.

Своих телохранителей Монбар набирал исключительно среди индейцев. Жил он в просторной хижине; на стенах ее, завешанных выделанными кожами, красовалось оружие, напоминавшее хозяину о былых сражениях. Наряду с дорогими, изукрашенными золотом доспехами, пистолетами и саблями там висели стрелы, якоря, изображения святых, картины и испанские головные уборы, запятнанные кровью. «Ну и странные же вкусы у хозяина этого жилища», — подумал Оливье, войдя в узкую дверь.

Увидев Монбара, Оливье понял, что перед ним — чистокровный гасконец: подвижный, настороженный, с блестящими живыми глазами. В манерах и осанке его чувствовались сила и непоколебимая уверенность в себе.

Хозяин дома даже не удостоил взглядом незнакомца, презренного добровольца, которого привел ему Турмантен. Самого же капитана он дружески обнял. Однако, когда корсар стал расхваливать предводителю своего нового друга, черные глаза Монбара грозно засверкали.

Все еще не глядя в сторону Оливье, он бросил сквозь зубы:

— Чтобы командовать бригом в грозу, не нужно быть волшебником! Не он один на это способен. Меня больше интересует, сумеет ли он не струсить при абордаже. Я согласен выполнить твою просьбу, Турмантен, и принимаю твое поручительство за этого человека. Раз ты настаиваешь, пусть он станет твоим матросом сразу, не прослужив тебе три положенных года. Но…

Монбар замолчал и впился взглядом в Оливье де Сова, который по-прежнему стоял, гордо выпрямившись, исполненный спокойного достоинства.

— Для начала ему нужно придумать имя. Он ступил на нашу землю, а значит, как и мы все, утратил имя, данное ему при рождении. Он похож на фламандца, у него нежный цвет лица, синие глаза, светлые усы… Решено, я стану звать его Фламанко.

И, обращаясь к шевалье де Сову, резко сказал:

— Как только «Звезда морей» окончит разгрузку, она в твоем распоряжении. Если ты окажешься трусом, тебя вздернут на ее же рее. Так что удачи тебе, Фламанко!

И он протянул ему руку. Оливье пожал ее и рассмеялся.

— Что с тобой? — жестко спросил Монбар.

— Позволено ли будет мне выразить вам…

— Выразить тебе, — поправил флибустьер.

— Выразить тебе мою благодарность, — поправился Оливье, — и заверить, что у тебя еще будет возможность убедиться в моей храбрости, а также спросить: буду ли я полновластным и единственным хозяином у себя на судне?

— После Господа Бога — да.

— Буду ли я отвечать за свои действия лишь перед самим собой?

— От тебя потребуется только одно: доставлять на Тортугу взятые в бою трофеи.

— Тогда ты останешься мною доволен.

— И все же не забудь: тебя могут и вздернуть!

Спустя три месяца капитан Фламанко получил в Бас-Тере лестное для себя прозвище Морской Рыцарь, прочно закрепившееся за ним.

Следует объяснить, откуда же оно взялось.

Через четыре дня после разговора с Монбаром-Истребителем шевалье, некогда робко пытавшийся продать свою шпагу на Ярмарке наемников, вместе со своим неразлучным другом Турмантеном обосновался на борту «Звезды морей». Он уже убедился, что бриг был великолепно оснащен и имел большой запас ядер и пороха.

Оливье набрал новый экипаж, усилив тем самым отряд корсаров, один вид которых уже наводил страх на противника, опытными матросами, ловко обращавшимися и с ружьем, и с абордажным топором.

Затем состоялась церемония подписания подробнейшего договора между капитаном и командой. Согласно ему все члены команды были обязаны беспрекословно подчиняться капитану. В остальном же на борту устанавливалось полное равенство. Оно и впрямь было таковым — вплоть до того, что если кто-либо из команды желал получать тот же рацион, что и офицеры корабля, то желание его тут же удовлетворялось.

Трофеи поступали в общую казну, однако расходы тех, кто вложил деньги в снаряжение экспедиции — а сейчас это был Турмантен, — возмещались в первую очередь. Приз в сто экю ждал каждого, кто первым обнаружит вражеский корабль и сообщит о нем.

В этом сообществе, живущем по собственным законам, полученное ранение компенсировалось в зависимости от степени его тяжести. Потеря кисти правой руки, всей руки или правой ноги оценивалась в двести пиастров или же двух рабов; потеря обеих рук или обеих ног — в шестьсот пиастров или шесть рабов и так далее.

Все героические деяния щедро оплачивались; не оставались без награды и преданность, и мужество. Любое захваченное судно становилось собственностью капитана.

Оливье с легким сердцем отдал приказ поднимать паруса, ибо полученное им каперское[46] свидетельство, подписанное самим королем, указывало на то, что деятельность, которой ему предстояло теперь заниматься, именуется не презренным пиратством, но содействием Королевскому морскому флоту в войне с Испанией (в Европе Франция как раз затеяла войну против Испании и Голландии).