По окончании дневного труда, Раффе все свои вечера уделял посещению курсов рисования, а ночью исполнял заданные учителями уроки.

Знаменитый историк Роллен, о котором я несколько раз уже упоминал, пятнадцати лет от роду работал у отца своего, имевшего точильное заведение. Бенедиктинский монах, заметив способности юноши, начал заниматься с ним, а потом выхлопотал, чтоб его поместили в школу Плесси, где Роллен обратил на себя внимание всех учителей.

Мишель Седен (родился в 1719 году), известный драматический писатель, был сын парижского архитектора, разорившегося вследствие неудачных спекуляций. Получив место в Берри, бедный отец Седена отправился с ним и вторым сыном своим в провинцию, третьего же оставил при жене в Париже. Едва успел он приехать на место, как захворал и умер. Мишелю, старшему сыну, было тогда тринадцать лет и он должен был везти брата в Париж. Не имея денег, чтобы заплатить за два места в почтовом дилижансе, он купил одно для брата, а сам следовал пешком за каретой, что, между прочим, дает нам некоторое представление о скорости езды в те времена. Было очень холодно, и маленький брат Мишеля совсем окоченел от мороза в плохо устроенной карете; Мишель отдал ему свой камзол. Доброе сердце мальчика тронуло пассажиров; они сделали складчину и заплатили кондуктору за место. Мишель поместился на козлах.

Приехав в Париж, он стал единственною поддержкою матери и братьев. Он научился ремеслу камнетеса и скоро так преуспел в этом деле, что мог зарабатывать такие деньги, которых было достаточно для содержания всей семьи.

^{Мишель Седен.}

Занимаясь своим тяжелым ремеслом, Мишель Седен в то же время сумел достигнуть известности в качестве одного из лучших драматических писателей своего времени. Его произведения имели тогда огромный успех, а одно из них, именно «Философ поневоле», пьеса остроумная и талантливо написанная, и теперь еще смотрится с большим удовольствием.

На сегодня довольно, хотя материал далеко не весь исчерпан; прежде чем расстаться, одно маленькое замечание: может быть вы заметили, что большинство перечисленных мною имен принадлежит живописцам, музыкантам, писателям и ученым; следует ли отсюда заключить, что вообще общество получает свои главные жизненные силы только от этого класса людей? Конечно нет. Но дело в том, что воспоминание о тех лицах, чья деятельность проявляется ярче, поневоле сохраняется дольше. История многих людей замечательных по своей энергии и уму, но в других отраслях, хотя не менее полезных, к несчастью забыта, хотя эти люди вполне достойны того, чтобы потомство хранило о них добрую память.

Как вам известно, я не сочиняю, а сообщаю сведения по сохранившимся документам; поэтому не моя вина, что несмотря на все мои старания я не всегда нахожу материал, которым можно было бы воспользоваться.

Пик-де-ла-Мирандоль. — Дюпон де-Немур. — Лопе-де-Вега. — Кальдерон. — Ариосто. — Тассо. — Моцарт. — Бетховен. — Керубини. — Пиччини. — Мендельсон. — Шорон. — Микель-Анджело. — Бернен. — Галилей. — Гендерсон. — Гиббон. — Бентам. — Галлер. — Дасье. — Агриппа д'Обинье. — Клеро. — Паскаль. — Софи Жермен. — Расин. — Maлегуцци. — Мария Аньези. — Давид, царь израильский. — Катон. — Дю-Геклен. — Виллар.

Если бы мне пришлось из беседы настоящего вечера составить главу книги, то я назвал бы ее так: «О знаменитых людях, которые в детстве были то, что называется детьми-феноменами».

Очень многие, при виде такого заглавия, поспешили бы возразить, что не верят в существование таких людей в силу того предрассудка, что будто бы все гениальные дети обречены на преждевременную смерть, а если и случается, что они вопреки поговорке[2] переживают годы детства, то становятся впоследствии самыми обыкновенными людьми. Это могло бы даже подать повод думать, что все замечательные люди вообще обязательно должны быть в детстве тупоумными.

Нет сомнения, что человек, как и растение, достигает полного развития лишь с большою постепенностью; сначала появляется цвет, а затем плод. «Посмотрите, — говорят сторонники предрассудка, — на скороспелый плод, который получается только благодаря насилованию природы: этот плод совсем почти лишен вкуса». Это совершенно справедливо, и я допускаю, что поздний плод всегда предпочитается скороспелому; но нет правил без исключения, как в отношении людей, так и растения; ежедневный опыт с полною очевидностью доказывает это.

Вы только что слышали о детстве Паганини, Метастаза, Гассанди, — я мог бы вам назвать еще сотню других имен.

Самым знаменитым из детей отличавшихся преждевременным развитием был Пик-де-ла-Мирандоль, который на десятом году от рождения занял уже видное место среди известных артистов и поэтов своего времени; а двадцати трех лет он обнародовал в Риме девятьсот тезисов о том, что доступно человеческому познаванию. Он вызывался защищать эти тезисы публично против всякого, кто бы пожелал опровергнуть их; люди влиятельные, завидуя репутации, которую ему мог бы доставить этот диспут, под тем предлогом, что многие тезисы подрывают господствующие верования, добились того, что ему были запрещены всякие публичные диспуты.

Один сановник, столь же грубый, как и невежественный, сказал однажды в присутствии Мирандоля:

— Все эти гениальные дети делаются совершенными тупицами в зрелом возрасте.

— О, сударь, значит вы были очень умны в ваши молодые годы! — возразил маленький феномен.

Пик-де-ла-Мирандоль умер тридцати одного года, оставив по себе много сочинений, которые не раз были признаны достойными печати, что вполне доказывает, что и произведения его детских лет не лишены достоинств и что блестящее детство не помешало основательному развитию его ума в зрелом возрасте.

Плутарх, рассказывая о детстве Цицерона, сообщает следующее: «Как только Цицерон достиг того возраста, когда ходят в школу, он приобрел себе такую известность между детьми быстротою ума и развитием, что, встречая его на улице, они тотчас же выстраивались попарно и сопровождали его. О нем столько говорили, что родители других детей приходили в школу нарочно, чтобы посмотреть на него и удостовериться, действительно ли этот ребенок обладает таким замечательным умом»… В самом раннем возрасте он уже обладал всевозможными познаниями и еще ребенком написал маленькую поэму, впоследствии потерянную.

В нашу эпоху мы видим повторение поступка римских детей, которые так трогательно почитали необыкновенные способности своего товарища. Один из политических деятелей, который был и оратором, и публицистом, и замечательным ученым и оставил по себе весьма много оригинальных научных исследований, Самюэль Дюпон де-Немур, был гениальный ребенок. Когда Дюпон уже был стариком, его спросили: какое самое приятное воспоминание в его жизни?

— О, это воспоминание относится к давно минувшему времени, — отвечал он. — Мне было двенадцать лет и я считался (теперь такое признание не будет нескромным) самым лучшим учеником. В непродолжительном времени это превосходство сделалось предметом зависти для моих товарищей; некоторые из них косились на меня, другие подсматривали за моим поведением, чтоб найти в нем что-нибудь предосудительное и донести учителю.

На одном публичном экзамене я так хорошо отвечал, что собрание сделало мне настоящую овацию… Выслушав бесчисленные комплименты, я выходил из залы совершенно счастливый, и это счастье отравлено было только горькою мыслью, что блестящий триумф должен был послужить поводом к усилению зависти и вражды ко мне со стороны моих товарищей.