А мой майор невозмутимый,
Со слов солдата выдав речь,
На весь вагон добавил дыма
И вновь намерен был залечь…
Солдатской притчи юмор грубый
Улыбкой лица подсветил,
И сам собой пошел на убыль
Тот спор на тему: фронт и тыл.
За новой далью скрылся город.
Пошли иные берега.
Тоннели, каменные горы,
Вверху — над окнами — тайга.
По кругу шли обрывы, пади,
Кремнистой выемки откос.
И те, что в душу мне вступали,
Слова горели жаром слез.
И не хотел иных искать я
Затем, что не новы они.
Да, тыл и фронт — родные братья.
И крепче в мире нет родни.
Богатыри годины давней
И в славе равные бойцы.
Кто младший там, кто старший — главный, —
Неважно:
Братья-близнецы.
И не галди — кто, который,
Кому по службе подчинен,
Оставив эти счеты-споры
Для мирных нынешних времен…
Но не иссякнуть этой теме,
Покамест есть еще в живых
И те, что сами знали бремя
Часов и суток фронтовых;
И те, кому в завидных далях,
В раю глубоком тыловом
У их станков и наковален
Был без отрыва стол и дом.
И после них не канут в нетях
Та боль, и мужество, и честь.
Но перейдет в сердца их детям
И внукам памятная весть.
О том, как шли во имя жизни
В страде — два брата, два бойца.
Великой верные Отчизне
Тогда.
И впредь.
И до конца.
Москва в пути
Вагонный быт в дороге дальней,
Как отмечалось до меня,
Под стать квартире коммунальной,
Где все жильцы — почти родня.
Родня, как есть она в природе:
И та, с которой век бы жил,
И та, с которой в обиходе
Столкнешься утром —
День постыл.
И есть всегда в случайном сборе
Соседей — злостный тот сосед,
Что любит в общем коридоре
Торчать, как пень, и застить свет.
И тот, что спать ложиться рано,
И тот бессонный здоровяк,
Что из вагона-ресторана
Приходит в полночь «на бровях».
И тот, что пьет всех больше чая,
Притом ворчит,
Что чай испит,
И, ближних в храпе обличая,
Сам, как зарезанный, храпит.
И тот, что радио не любит,
И тот, что слушать дай да дай,
И тот и всякий…
Словом, люди,
В какую их ни кинуть даль.
И на путях большого мира
Мне дорог, мил
И этот мир…
Съезжает вдруг жилец с квартиры,
Вдруг сходит спутник-пассажир…
И пусть с тобой он даже спички
Не разделил на этот срок,
Но вот уже свои вещички
Он выдвигает на порог.
Вот сел у двери отрешенно —
Уже на убыль стук колес, —
Вот встал и вышел из вагона,
И жизни часть твоей унес…
Но это что. Иное дело,
Когда, как водится в пути,
Знакомство первое успело
До дружбы, что ли, дорасти.
Читатель, может быть, припомнит
Молодоженов-москвичей,
Что в стороне держались скромно,
Дорогой заняты своей,
Своей безмолвною беседой
Про тот, наверно, край земли,
Куда они впервые едут
В составе собственной семьи.
Когда пошли уже к Уралу
Холмы — заставы главных гор, —
Супруги юные помалу
Втянулись в общий разговор.
Должно быть, так, что с непривычки
Взгрустнулось, — критик, погоди:
Не версты дачной электрички,
А вся Европа позади.
И, отдаваясь этой дали,
Что открывались душам их,
Они с отрадой обретали
Опору в спутниках своих.
И постигали въявь при свете
Дневном на этом рубеже,
Что — да, они уже — не дети,
И счет пошел иной уже…
Расспросы, толки, тары-бары…
Уже, проход загородив,
Вокруг и возле этой пары
Вагонный сладился актив.
На всех пахнуло в самом деле
Как будто временем иным,
И все по-своему хотели
Не сплоховать при встрече с ним;
Не оттолкнуть почтенной спесью:
Мол, то ли дело в наши дни;
Не затянуть унылой песни
Во вкусе матушки-родни —
Той, чьи советы, поученья
И справки — в горле у детей:
Насчет превратностей снабженья
И климатических страстей.
