— Продолжайте, неоантропсихофизиолог Караджани. — Словечко выпорхнуло неожиданно легко, призывным свистом для собаки. — Продолжайте, ребята. Если она умрет, нам всем будет весьма жаль.

Юноша в очках вздрогнул:

— Но Лили не… Он не закончил.

Все вдруг резко повернули головы в одном направлении.

Девушка села — внезапно, рывком. Ее глаза, огромные и светлые, широко распахнулись и беспорядочно блуждали по траве, деревьям, глади пруда, небу, снова деревьям, изумленным мужским лицам… К ее щеке пристала прядь волос; девушка отвела ее тонкой рукой, потянув за собой провод. Машинально сняла его, отлепив, будто приставший листик, резиновую присоску.

Было трудно понять, видит ли она хоть кого-то из собравшихся.

Выговорила тихо и звеняще:

— Меня убили.

Под утро Эжан ненадолго заснул, а, проснувшись, твердо решил покончить с собой.

Но прежде надо было вымыться. От одежды, волос, рук, всего тела невыносимо несло приторным духом аталоррской пастилы. Тем же запахом пропиталась и постель: нужно повелеть, чтобы ее сожгли, ведь именно сюда его, наверное, положат… потом. Его передернуло; все-таки больше отвращения, чем страха и жалости к себе.

Самое мерзкое было то, что он все-все помнил. До вздоха, до взгляда, до шепота. До собственных бессвязных обещаний: поженимся, будем править Великой Сталлой, не расстанемся до самой смерти, хочешь, я подарю тебе… Ее приглушенный раскатистый смех. Ее медовые глаза, поблескивающие в темноте. Ее руки, ее губы, ее волосы… Ее грудь, как бездонная перина… Ее…

Эжан провел рукой по волосам: между пальцев застряла травинка. На полу — измятая одежда, белая рубаха вся в черных и зеленых пятнах. Когда сюда войдут слуги, они сразу же все поймут. Придется самому. И убрать, и сжечь, и помыться хотя бы в том же пруду, до смерти напугав рыбок. Несколько утомительных, но необходимых дел — прежде чем… Он еще не решил, как именно. Впрочем, не все ли равно?

Что-то неприятно резало основание шеи, поневоле наводя на мысль… Нет, не так, это недостойно наследника престола!.. Перекрутился за спину магический амулет на серебряной цепочке. Принц вернул его назад, на голую грудь, за последние пару месяцев густо поросшую курчавыми черными волосками…

«Пушистый», — со смехом шептала Аннелис.

Не забудется, ни за что не забудется!

…и пару секунд подержал на весу. Красная капля колебалась маленьким маятником — пока Эжан резким движением не порвал цепочку. Под затылком засаднило, но стало немного полегче. Кулон упал в груду грязного белья, которое так или иначе пойдет в огонь.

Учителю было известно обо всем. И не вмешался, не помог: разве можно считать помощью то лицемерное («Ты взрослый и разберешься сам… ты способен отличить единственное и настоящее от подложной подделки»), расплывчатое предупреждение? Он знал и то, что его ученик — никакой не взрослый, ни на что не способен!.. Просто глупый и никчемный мальчишка. Но ничего не объяснил, усыпил и бросил одного. Предал. Позволил предать ЕЕ.

Принцессу Лилиан.

Эжан снова попробовал восстановить в памяти ее лицо. И в который раз за нынешнее утро вспоминалась лишь смазанная картинка пером: какая-то девушка под облетающим деревом…

Что-то негромко, но отчетливо задребезжало. Эжан огляделся по сторонам и сообразил, что дребезжит подсвечник, мелко приплясывая на мраморной поверхности стоянка. В такт этому звуку поскрипывали петли оконных ставен. Словно от легкого ветерка, покачивались кисти по углам балдахина над кроватью принца; сама кровать, правда, стояла незыблемой тяжеленной твердыней.

Через минуту все утихло. Эжан сковырнул пальцем восковую каплю, застывшую у подножия подсвечника. Мысли о смерти ненадолго спрятались, будто испуганная улитка. Что это было?

И тут ворвалась мама.

Принц удивленно вскинул голову: никогда раньше королева не позволяла себе без стука переступить порог его спальни. Хотя, он точно знал, не расставалась с ключами ни от самой двери, ни от потайного окошка в ней — просыпаясь ночами от его скрипа, Эжан честно притворялся безмятежно спящим; конечно, он все понимал.

Сейчас — не понимал ничего.

— Ты не одет, — бросила мать. Сухое, уничижительное обвинение.

При том, что сама она — уж теперь-то он обратил внимание — была одета настолько небрежно, что это сбивало с толку, вселяло неуверенность и страх. Под вечерним, глубоко декольтированным платьем голубой парчи явно не было корсета, шнуровка под грудью перекосилась, а прямо посреди юбки торчало на видном месте рыжее пятно. Волосы Каталин Луннорукой, стянутые в бесформеный узел, выбивались из сетки; на лице — ни крупинки пудры. Коричневатые тени на скулах. Выпуклые, словно налитые водой, мешки под глазами.

— Я сейчас, — виновато пробормотал Эжан. Покосился на грязную рубаху. Королева перехватила его взгляд, невесело усмехнулась и коротко звякнула в колокольчик на спинке кровати, в пасти драконьей головы.

— Одежду принцу, — приказала возникшей в дверях прислужнице. — Дорожную одежду без цветов королевского дома. И собрать все необходимое в путь. И седлать коня. Живо!

Прислужница — тоже изумленная, хлоп-хлоп ресницами, — кивнула и скрылась.

— Ваше Величество, — начал Эжан, — матушка…

Она ходила взад-вперед по спальне, задевая за углы мебели мятым шлейфом платья. Все быстрее и быстрее, словно в ней накрутили до упора какую-то пружину, не позволяющую остановиться.

— Отправишься тотчас же, — заговорила королева. — Самым быстрым аллюром, нигде не останавливаясь; впрочем, не переусердствуй, щади коня. К полудню, когда я объявлю им о своем решении, ты должен быть уже у аталоррской границы. Потому выбирай кратчайший путь, но, ради Бога, не через горы! — Она сглотнула и перевела дыхание. — Конечно, в Ильмии было бы безопаснее, но если все это застанет тебя в море… нет, ты бежишь в Аталорр. Как только…

Он сам не заметил, как — впервые в жизни — перебил ее:

— Я бегу?!.

Каталия Луннорукая бросила через плечо один из тех взглядов, которые с детства пришпиливали сына к месту и лишали дара речи:

— Да, ты бежишь. Странно, но они, кажется, не учли такую возможность. Чересчур самоуверенны, чтобы думать! — Она хрипло рассмеялась. — Но их власть неоспорима лишь в пределах Великой Сталлы…

И тише:

— …я надеюсь.

Снова послышалось нарастающее дребезжание, шорохи, стуки. Пляшущий подсвечник потерял равновесие и с грохотом скатился на пол. Закачалась, заходила ходуном кровать, звонок в пасти дракона сам собой затрясся беспорядочной дребеденью. С потолка посыпались, подпрыгивая на полу, мелкие кусочки инкрустации. Эжан неосознанно вскинул руку над головой, защищаясь от сухого дождя; мать схватила принца за предплечье и рывком увлекла в дверной проем, одновременно распахнув створку.

Все кончилось внезапно. В тишине спланировал на кровать последний фрагмент полуразрушенного рисунка на потолке.

— Они чересчур нетерпеливы, — сквозь зубы сказала Каталия. — Ты должен спешить. Где эти… слуги?..

Она добавила к фразе черное, площадное ругательство. Эжана передернуло: никогда в жизни мама, королева, единая властительница… Он высвободил руку. Он не понимал. До сих пор ничего не понимал.

Мать заглянула ему в глаза. И соизволила кратко объяснить:

— Стабильеры. Орден взбунтовался и диктует нам условия. Они хотят, чтобы я отреклась от престола.

И тут Эжан вспомнил. Ну конечно! Парк, ночь, мужчина и женщина. Орден, заговор, кавалер Витас — и, разумеется, старший советник Литовт, его отец. Острые камни в подошвах босых ног; не двигаться с места, притаиться, подслушивать, ловить каждое слово… А потом попытаться выведать подробности у той, которая…

Он забыл. Начисто забыл об этом роковом, случайно и, главное, вовремя раскрытом заговоре… Последнее уже не имеет значения. Когда еще имело, он думал совсем о другом; и старался не думать — тоже совсем о другом; и притащился во дворец, и рухнул на кровать, и ворочался с боку на бок до самого утра, никак не проваливаясь в сон, — а тем временем… Дико и смешно. Наследный властитель Великой Сгаллы, больше кого бы то ни было заинтересованный в том, чтобы не дать заговорщикам нанести удар, — не поднял тревогу, никого не предупредил, не сказал даже матери, даже учителю…