На следующий день Хавьер сообщил мне, что Джеффери казнили. Его смерть рябью пронеслась по стенам отсека Б и оставила после себя зловещие отголоски. Все мужчины в камерах знали, что их судьба будет такой же. Однажды придет и их черед.

Той ночью мои кошмары вернулись с новой силой, но вместо заключенных, преследовавших меня по бесконечным коридорам заброшенной тюрьмы, я стоял и смотрел, как Бишопа ведут в камеру казни. Будучи безмолвным наблюдателем, я ничего не мог сделать в своем сне, пока они пристегивали его ремнями к столу из нержавеющей стали и ставили капельницу, инъекция которой оборвет его жизнь.

Я никогда лично не присутствовал на казни, так что не знал, совпадали ли мои сны с реальностью. Но чувства и эмоции были самыми настоящими. Я просыпался в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, в мозгу горели свежие образы докторов с иглами.

Каждую ночь.

Снова и снова.

На той неделе я мельком виделся с Бишопом, но ничто из этого не было приватным. Мы не могли разговаривать или обменяться чем-либо, кроме беглой улыбки.

В следующие три недели я работал в других рядах камер и ни с кем не пытался поменяться сменами, вняв предупреждениям Рея.

Мое исследование дела Бишопа не прекращалось. Я ознакомился с уголовным правом, и меня не раз ставили на место, когда я звонил первоклассным адвокатам и от лица Бишопа запрашивал бесплатные консультации. Один парень поднял меня на смех и выгнал из своего кабинета, когда я спросил, не согласится ли он на оплату только в случае успеха.

Однажды поздно ночью, когда мне не спалось, я вступил в какой-то чат и в привате поговорил со студенткой юридического факультета, которая была более прямолинейной и честной. Мы говорили «гипотетически», по ее предложению, так как она по закону еще не имела права консультировать меня по настоящему делу. Я объяснил ситуацию Бишопа (используя другое имя, чтобы защитить его личность), описал все нестыковки в его деле — по крайней мере, с точки зрения обывателя вроде меня.

Мой неопытный взгляд зацепился за уклонение от родительских прав на Кеона, за явно неполный сбор улик, игнорирование ран Бишопа, явно полученных при самообороне и требовавших лечения в больнице, а также свидетельства соседей, в которых было полно дыр. Наконец, в целом то ощущение, что адвокат Бишопа не боролась за него.

Студентка слушала и задавала свои вопросы. Когда я закончил излагать все, что знал, она сказала, что хороший адвокат без сомнения мог изменить ход этого «гипотетического» дела. По ее мнению, там предостаточно юридических ошибок и игнорирования улик, чтобы подать апелляцию, но придется умасливать, чтобы судья прислушался, поскольку даже работа херового адвоката, который ничего не делал для своего клиента, все равно считалась формальной консультацией.

Так что я вернулся на исходную. Лучший шанс для Бишопа — найти хорошего адвоката, который не побоится пойти против многих лет секретов и лжи. Такого, который готов вытащить на поверхность все ошибки предыдущего следствия, пролить свет на публичного защитника, которая игнорировала или скрывала улики, способные помочь Бишопу.

Идеально. Замечательно. Нет проблем.

Чтоб мне провалиться.

В первую неделю сентября мне предстояла смена в ряду Бишопа. Тем временем я пользовался почтовой системой. Я снова посетил магазин подержанных книг и купил Бишопу больше материалов для чтения — снова классика и несколько моих любимых произведений, хотя я не знал, читал ли их он. Отправляя книги, я приложил небольшое письмо, которое не выдавало мою личность команде, осматривавшей почту, но сообщило Бишопу, что я думаю о нем.

«Бишоп,

это мой способ свозить тебя в отпуск.

Вытащить тебя из той темной дыры хотя бы временно.

В мире ждет столько приключений. Возможно, однажды мы сможем отправиться к ним вместе.

Ты всегда в моих мыслях».

Моя смена стояла по расписанию после обеда. Я приехал пораньше и ходил туда-сюда по комнате для персонала, дожидаясь пересменки. Как только все завершилось, я не тратил времени впустую и отправился на этаж. Когда я добрался до места, Энджело ввел меня в курс утра, объяснив, кто все еще на досуге, посещениях, а также передал другую информацию, необходимую для моей смены.

Я работал с парнем по имени Сонни, которого ранее встречал несколько раз. Он был самым старшим надзирателем в команде и проработал в отсеке смертников двадцать лет. Я предполагал, что ему было около 55-60 лет. Скоро уже на пенсию. Некогда черные волосы сделались снежно-белыми, а брови напоминали мне Граучо Маркса (прим. американский актёр, комик. У него были очень большие, густые, кустистые брови). У него был веселый смех и привычка посасывать свои зубы в моменты раздумий. Я не возражал против работы с ним, но понимал, что ветеран с двадцатилетним стажем может быть ярым сторонником правил, так что надо было соблюдать осторожность.

Когда я прибыл, Бишоп был на досуге, так что я занялся осмотром и проверкой, необходимыми в начале смены. Камеру Джеффери занимал новый заключенный по имени Леон Кайзер. Он был смешанных кровей, худой как палка, и явный психопат, если верить словам Энджело.

Во время пересчета я увидел, почему он пришел к такому заключению. У Леона было холодное безэмоциональное выражение убийцы. Мертвые глаза с бесстрастным пустым взглядом. Зловещая неподвижность и спокойное поведение, создававшее ауру непредсказуемости. И что-то в его худой фигуре и осанке заставляло насторожиться.

Он всегда наблюдал.

Когда я отошел от его окошка, подавляя дрожь, Сонни усмехнулся от выражения на моем лице.

— Точная реакция, друг мой. Две недели назад я работал тут в ночную смену. Видел, как этот парень поймал на стене паука и сожрал. Вот ни капли не вру. Прямо с дергающимися лапками и все такое. А этот тип даже не дрогнул. И ты же знаешь, какие тут большие пауки.

— Меня должно это удивить, но не удивляет.

— У нас тут возвратный трансфер с досуга.

— Камера?

— Двадцать первая.

— Ясно. Работаем.

Я пошел в ту сторону и отпер камеру, чтобы она была готова к возвращению Бишопа. Все это время я надеялся, что мое рвение не было таким же очевидным на лице, как реакция на Леона.

Когда поступило сообщение о том, что команда сопровождения входит в блок, я выпрямился и ждал, глянув вдоль по коридору, когда они показались из-за угла. Мэйсон и Джин вели Бишопа меж собой, направляя за предплечья. Опустив подбородок, он смотрел на свои шаркающие ноги, так что не сразу меня увидел. Оказавшись в считанных метрах от двери, он поднял голову и заметно вздрогнул от моего присутствия.

Они подвели его к камере и прижали к стене, чтобы убрать оковы с лодыжек. Все это время его горячий взгляд не отрывался от меня. Заперев его внутри, они открыли люк и сняли наручники запястий, затем заперли люк обратно и повернулись к Сонни, который стоял ближе.

— У нас еще один из этого ряда возвращается с досуга. Поступило сообщение, что Б16 получил право на более долгий визит в связи с приближающимся судом, к которому они с адвокатом готовятся, — объяснил Мэйсон.

— Хорошо. Дайте знать, когда придете, и мы будем готовы.

Мэйсон с Джином ушли, а Сонни посмотрел на часы.

— Ужин вот-вот доставят. Я подожду у дверей и принесу все сюда.

Ужин в блоке смертников проходил абсурдно рано. 15:30 дня. Это весомая причина, по которой большинство заключенных покупало дополнительную еду и перекусы. Приемы пищи не были сытными, и существовали долгие промежутки времени, в течение которых их не кормили. Например, двенадцать часов между ужином и завтраком.