Так, шныряя в толпе, он пробирался по Остийской дороге, которая шла от холмов Палатин и Целий к Священной дороге. Такой путь оказался бы очень длинным, и на следующем перекрестке Ромул свернул, чтобы пройти через Публициев спуск. Дорога то взмывала на пригорки, то сбегала в лощины, и неподалеку то появлялся, то исчезал из виду вал Сервия. Циклопическая защитная стена некогда служила городу границей, но стремительный рост населения этих районов заставил начать строительство и на незащищенных землях — на краю Марсового поля и севернее Квиринальского холма. Власть Рима над Италийским полуостровом уже сотню лет не подвергалась сомнению, и мало кто опасался возможного нападения.

На каждом перекрестке дежурили представители коллегий, только это были уже не ремесленники и торговцы, а вооруженные и очень опасные люди Клодия. Ромул знал, что их внимание привлекать к себе не стоит, и потому почти неотрывно смотрел на утоптанную землю, по которой ступали его сандалии. А еще через несколько шагов он повстречался с двигавшейся ему навстречу похоронной процессией, впереди шествовала наемная плакальщица.

— Скончался почтенный гражданин Марк Скавр, — мрачным голосом провозглашал десигнатор, распорядитель похорон. — Если кто хочет присутствовать на его похоронах, то сейчас самое время. Его вынесли из дома и препровождают в родовую гробницу на Аппиевой дороге.

Ромул уставился на следовавших за распорядителем музыкантов: они играли печальную музыку, чтобы поддержать у провожавших усопшего соответствующее настроение. Омытое тело Скавра, облаченное в новехонькую белую тогу, покоилось на носилках, которые несли на плечах полдюжины мужчин, чье сходство между собой говорило о близком родстве. В руках у рабов были горящие факелы — дань традиции, восходившей к тем временам, когда погребения совершались под покровом ночи. За носилками шла миловидная, хорошо одетая женщина лет сорока с покрытым белилами лицом. Далее следовали другие родственники и друзья покойного, все как один облаченные в серые тоги и туники — траурный цвет римлян.

Ромул поспешил дальше. Мысль о смерти нисколько не волновала его. Впрочем, Ромул знал одно: хотя у него и нет родовой гробницы на Аппиевой дороге, ему совсем не хочется, чтобы его бросили в вонючую яму на южном склоне Эсквилинского холма, где хоронили рабов, нищих и преступников, а также трупы животных. Там же находилась городская свалка. С тех пор как Ромул осознал, насколько низкое положение занимает, он твердо решил, что добудет свободу для себя и близких. Не вечно Гемеллу быть их хозяином. Но как достигнуть своей цели, он не представлял. Одного мятежного духа для этого было явно недостаточно.

Шесть крепких рабов, быстро шагая, несли крытые носилки, впереди шел еще один с палкой в руке, чтобы колотить тех, кто не поторопится убраться с пути. Несколько громил из банды, не имевших в этот час никаких грязных делишек, попивали вино возле таверны. Это было знаком того, что времена изменились. Еще в недавнем прошлом столь презренные типы не дерзнули бы ошиваться близ центра города. Даже рабы были осведомлены о том, насколько в эти дни неспокойна политическая жизнь и сколь грубыми способами трое аристократов, образовавших триумвират, заставили Сенат покориться. А по мере того как слабела республика, разброд в обществе и преступность стремительно набирали силу.

Громилы, одетые в грубые туники и вооруженные мечами и ножами, свистели и выкрикивали непристойности вслед каждой женщине, неважно, молодая она была или старая. Но когда приблизились носилки, они умолкли — все еще страшновато было привлекать к себе внимание какого-то влиятельного и благородного гражданина. Ромул задержался на мгновение, разглядывая снаряжение громил. Оружие всегда восхищало его. И он, невзирая на угрозу сурового наказания, при первой же возможности бежал немного поупражняться с Юбой.

Проход заметно сужался из-за того, что перед лавками, тянувшимися по обеим сторонам улицы, были выложены на обозрение товары. Гончары, сидя за неторопливо вращающимися кругами, лепили посуду. Кузнецы били по наковальням, изготавливая металлическую утварь. На толстой соломенной подстилке лежали амфоры с вином. Мясник рубил топором тушу, а его жена помешивала черпаком в большом чане, где варились колбаски.

От запаха вареной свинины у Ромула сразу слюнки потекли. Рабам Гемелла мясо перепадало крайне редко.

— Не хочешь потратить ас? — крикнула женщина, узнав Ромула. Его частенько посылали сюда купить мяса.

Ромул опустил глаза. Ему почти не доводилось держать в руках медную монету, а уж о том, чтобы иметь свою денежку, он мог лишь мечтать.

Женщина воровато оглянулась на мужа — тот смотрел в другую сторону — и, улыбнувшись, сунула мальчику полколбаски.

От неожиданной доброты торговки на глаза Ромула навернулись слезы.

— Смотри, в следующий раз принеси заказ побольше! — громко произнесла она.

Жуя колбаску и чувствуя себя совершенно счастливым, Ромул пробежал мимо менялы, который сидел в нише, скрестив ноги. Перед ним лежала кучка монет, а за спиной возвышался могучий телохранитель-гот. И везде, где только можно, сидели нищие и калеки, чьи жалобные голоса порой заглушали зазывные крики торговцев.

Ромул понятия не имел, сколько времени ему придется ждать ответа Красса. Если он вернется позже, чем это будет по нраву Гемеллу, его изобьют, поэтому чем скорее он обернется, тем лучше. Он ускорил шаг.

Вскоре он оказался возле храма Великой Матери Кибелы. Святилищ различных богов в городе насчитывалось великое множество. Римляне всегда старались прибавить к своему пантеону и чужих богов, даже тех, которым поклонялись покоренные народы. Благодаря этому те легче сносили римский гнет.

У Ромула от страха захватило дух. Гемелл не раз грозился продать его последователям Кибелы. Чужеземную богиню, жрецы которой носили странные одежды и дули в оглушительно звучащие трубы, почитали очень многие. Но Ромула ничуть не влекло к Великой Матери.

— Чтобы доказать свое благочестие, ее жрецы оскопляют себя, — с гадкой ухмылкой говорил Гемелл.

Эти угрозы лишь усиливали ненависть Ромула к торговцу. Уже много лет он мечтал о том, как убьет его. То, как толстяк являлся к его матери, накрепко врезалось в его память. И он не собирался прощать Гемеллу того, что он делал с нею почти каждую ночь.

— Дети, закройте глаза, — шептала Вельвинна всякий раз, как только раздавался звук открываемой двери.

Испуганные близнецы спешили повиноваться. Но когда ложе начинало громко скрипеть, было очень трудно не посмотреть в ту сторону. И за все эти годы они ни разу не слышали, чтобы их мать издала хоть единый звук, когда Гемелл громко сопел и дергался, взгромоздившись на нее.

Ромул уставился на открывшееся его взору огромное здание на Капитолийском холме. Оно было посвящено Юпитеру, главному из римских богов, к заступничеству которого взывали перед войной. Храм, самая большая постройка, оставшаяся от основателей Рима этрусков, бесстрастно взирал с высоты. Шесть массивных колонн перед фасадом поддерживали треугольный расписной терракотовый фронтон, а между ними находились двери в селле, святилища триады: Юноны, Минервы и Юпитера. Здесь консулы приносили в жертву быков при вступлении в должность, здесь ежегодно проходило первое заседание Сената. И триумфальные шествия всегда завершались на Капитолийском холме, значение этого места для римлян невозможно было выразить словами.

«Юпитер, великий и всемогущий! Дай мне хотя бы один шанс убить Гемелла, прежде чем я умру». Эту молитву Ромул ежедневно повторял про себя.

В конце концов он добрался-таки до внушительной каменной стены, окружавшей владение Красса. Как и во всех домах богачей, она являла внешнему миру голую, ничем не выделяющуюся поверхность. Лишь створки огромной двустворчатой двери украшали резные львиные головы. Ромул подошел ко входу и взялся за искусно выкованный тяжелый железный молоток, изображавший голову Юпитера. Три раза стукнув — его поразил глубокий сильный звук, — он на всякий случай отступил на пару шагов.