Все подсудимые были евреями: актер Вениамин Зускин, академик Лина Штерн, писатели Перец Маркиш, Лев Квитко, Семен Галкин, Давид Гофштейн, главный врач Боткинской больницы Борис Шимелиович, бывший член ЦК ВКП(б) и заместитель министра иностранных дел Соломон Лозовский… Это был этнический судебный процесс. Судили не за преступление, а за происхождение. Несмотря на пытки и издевательства, эти далеко уже не молодые и не очень здоровые люди явили образец силы духа и мужества.
Сидевшие на скамье подсудимых известные актеры, писатели, врачи не участвовали в подготовке террористических актов против товарища Сталина, не занимались шпионажем и предательством и даже не вели антисоветской пропаганды.
Председательствовавший на процессе генерал-лейтенант юстиции Чепцов уличал подсудимых в желании писать на родном языке, издавать книги на идиш, иметь свой театр и ставить в нем еврейские пьесы, сохранить школы с преподаванием на еврейском языке.
Генерал Чепцов упрекал одного из подсудимых:
— Зачем коммунисту, писателю, марксисту, передовому еврейскому интеллигенту связываться с попами, раввинами, мракобесами, консультировать их о проповеди, о маце, о молитвенниках, о кошерном мясе?
Власть требовала от евреев полной ассимиляции, как требуют ее сейчас от русских в некоторых республиках бывшего Советского Союза. Малограмотный следователь, увидев, что писатель Абрам Коган правит ошибки в тексте собственного допроса, избил его: знает, подлец, русский язык, а пишет на еврейском! Забота о национальной культуре признавалась вредной и антипатриотичной.
Но расстреливать за это генерал и его заседатели не хотели. Рискуя партбилетом, карьерой, а может быть, и жизнью, генерал Чепцов попросил у ЦК разрешения вернуть дело на доследование.
Но Маленков, к которому обратился генерал, не дал этого сделать:
— Вы хотите нас на колени поставить перед этими преступниками. Приговор по этому делу апробирован народом, этим делом политбюро занималось три раза. Выполняйте решение политбюро.
И верно. Процесс по делу Еврейского антифашистского комитета начался в Лефортово восьмого мая пятьдесят второго года. А еще за месяц до этого, третьего апреля, новый министр госбезопасности Семен Денисович Игнатьев в докладной записке Сталину предложил всех обвиняемых по делу Еврейского антифашистского комитета расстрелять. Вождь согласился. Он сделал снисхождение только академику Лине Штерн, биологу с мировым именем, приехавшей из Швейцарии строить социализм. Ей дали десять лет. Остальных расстреляли…
Но это будет позже. А пока что одиннадцатого января сорок девятого года директор восточноевропейского департамента министерства иностранных дел Израиля Ш. Фридман беседовал с советником миссии СССР в Израиле М. И. Мухиным. Ершов простудился и сидел дома.
«Мухин, — записал в отчете израильский дипломат, — с восхищением отозвался об оперативных способностях, которые мы проявили в ходе последней боевой операции, спросил о настроениях в наших кругах и том, намерены ли мы твердо держаться в нынешнем конфликте с Великобританией».
Англичане увеличили свой гарнизон, расквартированный на египетской территории. Седьмого января израильтяне сбили над египетскими позициями пять английских истребителей, сочтя их египетскими.
Американцы предупредили израильтян, что Англия может вступить в войну с Израилем на основании англо-египетского договора тридцать шестого года. В Москве были довольны, но израильтянам было не до смеха. Они рассчитывали на поддержку Советского Союза, но медовый месяц в отношениях между двумя странами уже закончился. Израильтяне этого не понимали и продолжали ставить крайне неприятный для советских чиновников вопрос о вывозе в Израиль родственников тех, кто уже обосновался в Палестине.
Двадцать первого января заведующий отделом стран Ближнего и Среднего Востока Бакулин написал посланнику в Израиле Ершову:
«Как Вам известно, за последнее время в израильской прессе все чаще стали появляться враждебные СССР статьи и сообщения, которые часто остаются без какого-либо противовеса с нашей стороны…
Отдел считает, что издание бюллетеня от имени нашей миссии в Тель-Авиве явится серьезным противодействием враждебной Советскому Союзу пропаганде и будет знакомить общественность страны с действительным положением в СССР и со взглядами советской общественности по вопросам международной жизни».
Антиизраильская пропаганда стала заметной и в советской печати.
Первого февраля директор восточноевропейского департамента МИД Израиля Ш. Фридман беседовал с советским посланником Ершовым об изданной в издательстве «Правда» брошюре об Израиле, статье в газете «Труд» и передачах московского радио. Все они были написаны в недружественной манере.
Ершов, настроенный миролюбиво, предложил не обращать на них внимания, заметив, что и в израильской прессе появляются недружественные по отношению к Советскому Союзу статьи.
Фридман ответил, что это частные газеты, правительство Израиля ими не управляет, а в Советском Союзе другая ситуация. Эти объяснения в Москве не принимали. Просто не верили, что газеты могут выражать собственную точку зрения.
Седьмого февраля заместитель министра иностранных дел В. Зорин вызвал к себе в семь вечера Голду Меир и «сделал устное заявление относительно незаконной деятельности миссии государства Израиль, побуждающей советских граждан к выходу из советского гражданства, и относительно рассылки информационного бюллетеня миссии общественным организациям и отдельным советским гражданам».
Это был первый выговор такого рода, резко контрастировавший с прежними дружескими отношениями. Сигнал поступил от чекистов из Совета по делам религиозных культов при Совете министров, где обратили внимание на содержание посольского бюллетеня: там помещались сообщения о переезде в Израиль евреев со всего мира.
«Министерство иностранных дел, — зачитал Зорин свою бумагу, — рассматривает эту деятельность миссии как незаконную вербовку граждан Советского Союза и побуждение их к выходу из советского гражданства. Ввиду этого предлагается, чтобы миссия и ее представители прекратили указанную деятельность, противоречащую лояльному отношению к Советскому Союзу.
Голда Меир, — писал Зорин в отчете, — была явно смущена… Поспешила ответить, что со стороны миссии не было и не могло быть намерения совершать что-либо, что противоречит законам СССР. Возможно, что со стороны миссии были ошибочные поступки, что можно объяснить лишь неопытностью миссии в дипломатической практике».
Голда Меир рассказала Зорину, что в израильскую миссию обращались желающие уехать, но им объясняли, что они должны получить разрешение советских властей, или же миссия отправляла письма людям, чьи родственники живут в Израиле.
Зорин объяснил, что «миссия поступала неправильно, так как она не может направлять письма непосредственно советским гражданам, минуя министерство иностранных дел».
Голда Меир обещала, что больше это не повторится. Она несколько растерянно спросила, кому же можно посылать бюллетень, выпускаемый миссией? Первоначально его рассылали общественным организациям, газетам, библиотекам, религиозным общинам и трем еврейским колхозам.
Зорин ответил, что в Москве бюллетени миссий посылаются обычно дипломатическому корпусу.
— Можно ли посылать бюллетень в библиотеки и редакции газет? — уточнила Голда Меир.
Зорин ответил отрицательно.
Девятого февраля Голда Меир телеграфировала министру иностранных дел Шертоку:
«Тональность беседы была вежливой и холодной, содержание печатного документа — очень резким. Мы фактически лишились последних возможностей. Это означает, что полностью запрещено давать ответы на письма местных евреев.
Мы просили передать нам текст ноты, но Зорин ответил, что это не нота, а устное заявление, поэтому текст не будет передан».
Тринадцатого февраля советский посол в Соединенных Штатах Александр Семенович Панюшкин пригласил на обед израильского посла Эльяху Элата (Эпштейн тоже сменил фамилию и стал Элатом).
