– Что, будем прорываться? – принц повел плечами, разминаясь перед схваткой.

Я почувствовал, как в мою ладонь легли холодные пальцы Гелки.

Сила!

Мощный поток. Сравнивать его с любым, самым лучшим амулетом – все равно, что сравнивать ручеек, через который можно перешагнуть, с Ауд Мором.

– Не бойся, белочка, – шепнул я, наклоняясь к ее уху. – Как-нибудь выкрутимся.

– А я и не боюсь, – неожиданно ответила она.

– Счастливая. А я вот – боюсь. Трус я, белочка.

– Ты не трус, Молчун. Ты храбрее всех, кого я видела. И с тобой я ничего не боюсь.

Вот это да! Мало того, что я – не трус, так мое присутствие может в кого-то вселять смелость. Эх, Гелка, Гелка, мне бы твою уверенность…

Но делать нечего. Доверие нужно оправдывать. Я осторожно, но быстро начал сплетать Щит Воздуха. Сотник замер в расслабленно-выжидательной стойке напротив дверей. Кейлин, подняв меч до уровня плеч, встал у правого косяка. Кивнул Вейтару на засов. Ардан левой рукой медленно взялся за скобу, а потом рванул изо всех сил.

Гитон проснулся до рассвета. Он частенько просыпался рано и любил встречать зарю за работой. Как говорится, поздняя птичка клюв прочищает, а ранняя – червячка доедает. Гитон постоянно приводил ее в назидание сыновьям. Мальчишки уродились не в отца. Любили по утрам поваляться в кроватях, понежиться.

Сыновей, способных помогать в мастерской, у Гитона было двое. Четырнадцатилетний Ордо и одиннадцатилетний Ставрос. А кроме них – еще два мальчишки помладше и две дочери. Одна, старшая, уже невеста. Шестнадцать весен. Красавица и умница. И по хозяйству хлопочет – матери ни за что взяться не дает. Мастер улыбнулся. Скоро от женихов отбоя не будет. Вот придет первый весенний месяц. Вывесим, согласно старинного обычая, венок из белых и розовых ленточек на ворота, и побегут один за другим.

Эх, породниться бы с работящей, зажиточной семьей…

У горшечника Койнала, соседа его, вроде бы сын в подходящий возраст вошел. Видел Гитон парня как-то. Высокий, широкоплечий парень. И не в пример Ордо и Ставросу, серьезный и трудолюбивый. А сам Койнал, хоть и зовется по старинке горшечником, такие вазы выделывает, что богатейшие нобили Приозерной не чинятся лично заглянуть к нему в мастерскую, сделать заказ. Тончайший фарфор, звенящий от одного только прикосновения ногтя. Правда, глазурь у него получалась не очень. Нет, на взгляд обывателя вполне нормально. И даже тонкий ценитель из Вальоны вряд ли придерется. Но Гитон был знатоком стекла. И отец его, и дед, и прадед. Потому даже мелкие огрехи на творениях знакомца и, по большому счету, приятеля больно ранили душу.

Обычно каждая семья ремесленников в Соль-Эльрине, да и во всей Империи, ревниво хранила тонкости занятия, которое их кормило. Даже не всякий подмастерье оказывался посвященным в родовые секреты. Вот и сейчас помогающий Гитону рыжий веснушчатый Акмей не знал, из чего составляет мастер смесь, которая потом превращается в прозрачный, искрящийся материал для его изделий.

Но по-семейному можно подсказать Койналу кое-какие секреты… Но это лишь в том случае, если сладится помолвка, а затем и свадьба. Иначе не дождутся.

Гитон помедлил. Темно. В мастерской наверняка холодина. Да и в кухне печь остыла. А в спальной тепло – надышали за ночь. Под боком посапывает Макария.

Мастер никогда не обижался и не пенял жене, что та изо дня в день встает позже него. Так повелось. Ничего страшного. Даже наоборот. Хоть какую-то часть дня можно провести в тишине и покое. А то – вначале детский гам во время завтрака, ворчание Макарии, – дескать, опять нужны обновки кому-то из малышей, что она сама превращается в старуху, медленно и неуклонно. А кто ей виноват? Конечно, шесть родов не украшают женщину. Но разве не в продолжении рода и в заботе о подрастающем поколении предназначение супруги и матери семейства? Чего тогда ворчать? Да, Макария раздалась вширь, и вряд ли Гитон смог бы поднять ее на руки, как семнадцать лет назад, когда он был молодым, полным надежд подмастерьем, а она – скромной девушкой из предместья, восьмой дочерью сухого, сморщенного красильщика кож. Но это не значит, что мастер стал любить ее меньше. И нужно быть круглой дурой, чтобы не понимать это и попрекать его недостаточной заботой…

Рывком мастер сел, отбросил одеяло и раздраженно покосился в сторону изрядно расплывшейся жены. Ну вот. Настроение на целый рабочий день испорчено безвозвратно. А так много хотелось сделать сегодня.

Гитон влез ногами в холодные сандалии, натянул широкие кожаные штаны и тунику из толстого полотна – обычную одежду.

В голове всплывали все упреки, которыми осыпала его Макария в пылу ссор и скандалов, свои привычные ответы на них.

Ах, он вместо того, чтобы набрать кучу учеников и подмастерьев и завалить половину Соль-Эльрина вазочками, бутылочками, фужерами и бокалами, вечно мудрит, вечно в ущерб работе и семье ковыряется со всякими новыми смесями и приспособлениями. Ну и что? На хлеб и одежду он зарабатывает? Налоги платит в казну города и на Храм исправно? На старость откладывает? А на приданое дочерям? Так почему бы не поработать чуток для души? Всех денег не заработаешь. И не тот мастер в памяти народа остается, который сто лет назад все рынки дешевыми табуретками наводнил, а тот, кто создал такое кресло, что на нем четвертое поколение императоров отдыхает.

Ах, любит с друзьями в таверне пропустить чашу-другую вина? Так не приносили его домой еще ни разу. Всегда сам приходил, а то и соседа к порогу приволакивал. А как мужчина может отдохнуть, если не с приятелями о том о сем поболтать? Сквозь кухонное окошко заползала напоенная осенней сыростью мгла. Так и есть, очаг давно остыл. От света масляной лампы, зажженной мастером, шарахнулись по углам жирные черные тараканы. Тьфу, хозяйка называется…

Гитон умело разжег огонь, подбросил нащепленной загодя вишневой стружки. По дому пополз приятный аромат. В ожидании, пока забулькает вода в маленьком медном котелке, уселся у окна, разглядывая залитый лунным светом двор и мастерскую, расположенную под навесом. С огнем приходится работать – летом и помереть недолго от жары, если стенами закрыться. А зимой? Недолгой зимой можно и потерпеть.

Вчера сварили очередную порцию стекла-сырца, второй варки. Второй варки – это значит, что предыдущий слиток мутного, с застывшими внутри пузырьками воздуха разбили на мелкие осколки, а после Ордо и Ставрос сидели, перебирали блестящие острые кусочки, откладывая в горшочек те, где пузырьков меньше. Потом их варили отдельно, и Акмей до одури раскачивал мощный мех, с помощью которого раздували жар в горне. Расплав вышел жиже, а значит, и чище. Сегодня процедуру предстояло повторить. В этом и заключалось отличие изделий мастера Гитона от прочих ремесленников – он использовал стекло только третьей варки, а они – и второй, и даже первой.

Кроме удаления пузырей, за третью варку Гитон намеревался подкрасить стекло – досыпать несколько щепоток истолченного в ступке бурого железняка. Тогда стекло-сырец приобретет нежный зеленоватый оттенок. Тот самый, что необходим для задуманного Гитоном шедевра.

Зашумело, забулькало над очагом.

Мастер подхватил тонкую ручку мозолистой ладонью – что такое кипяток после работы с расплавленным стеклом? – и поставил котелок на дощечку, склеенную из можжевеловых плашек. Захватил из коробочки три щепоти травяного чая: две пятых листьев лимонника, две пятых – шалфея, одна пятая – сушеных корешков девясила. Вдохнул острый, чуть терпковатый парок и накрыл крышкой.

Сейчас настоится…

Снаружи заливисто залаяла собачонка. Лопоухая наглая тварь с отрубленным хвостом жила в весело разукрашенной будке у калитки и тявкала пронзительно, отчаянно громко. За это, собственно, хозяин дома ее и терпел. В Соль-Эльрине простым ремесленникам держать на цепи волкодавов смысла не было. Городская стража не зря получала жалованье. Если карманники еще могли срезать кошелек на одном из рынков, то ограбления домов и усадеб уже лет пятьдесят как отошли в историю. Поэтому собак держали скорее как домашних любимчиков – старикам на радость, детям на забаву.