– И где ж вы их искать вздумали? – хитро улыбнулся Лабон.

– А где и ты. У форта Турий Рог.

– Верно. Слухом земля полнится. Что ж. Кейлиновым новобранцам такого стрелка, как ты, Прищуренный, и недостает. Не забыл еще, как рекрутов учить?

– Не забыл, – Берк хотел рассмеяться, но закашлялся, едва не задохнулся.

– Хоть в Кейлиновом войске Валлана подловлю, – вдруг мрачно проговорил Хвост. – От самой Красной Лошади за ним гонюсь, а все никак.

– Чтой-то я тебя не помню, – наморщил лоб Лабон.

– А я на глаза не лез. Незачем.

– И что ж он тебе задолжал, а, Хвост? – полусотенник искоса поглядывал на все еще кашляющего Берка. Нехорошо кашлял лучник. С такой хворью долго не живут. Точно легкие прихватило. Или зараза какая. Бывает, люди и легкие по кускам выхаркивают вместе с кровью. Нехорошая смерть. Не для воина, каким, без сомнения, был Берк – ветеран последней войны, один из немногих уцелевших лучников после битвы у Кровавой лощины. А ведь именно их стойкость и меткие стрелы, а вовсе не лихость кавалерийских атак веселинской гвардии или тяжесть напора баронского ополчения, решили исход сражения. Но и выжили из десятка трое-четверо, не больше.

– Семью он мою свел подчистую, – угрюмо ответил старатель. – Я ж из его холопов. Беглый. Что, не думал беглого холопа встретить?

– Тьфу, – сплюнул Лабон. – Да я их каждый день по две дюжины встречаю. Нашел чем хвастаться. Бегут, бегут холопы баронские. На север в Железные горы. С рудников да с копей, сам знаешь, выдачи нет. Еще дальше бегут, как и ты. На остроушьи прииски, на правобережье Аен Махи. А последние годы Витгольд дозволил в армию беглых записывать. Ежели успел королевские цвета нацепить, никакой барон тебе уже не указ. Пущай хоть изойдет слюною.

– Верно, – кивнул Хвост. – Но я давно удрал. Валлан тебе не хвастал, кто его батюшку, тьфу, кровососа проклятого, в Нижний Мир спровадил?

– Мы с ним сражались вместе, а не бражку пили, – ответил Лабон. – Он вообще в душу к себе не пускал сапогами следить грязными. Себе на уме.

– Похоже на баронов Берсанов. Старый барон-то давил холопов, как клопов. Помню, раз два хутора на колья вздел за недоимки. Сказал, для острастки остальным. Были у меня на тех хуторах друзья. Были и сродственники. Я тогда помоложе был. Горячий, чуть что в кулаки. Но с бароном-то кулаками не больно помашешь. Я ему стрелу загнал прямо в глотку. На охоте подстерег. И не жалею. А чего жалеть. Я-то думаю, мне за барона Берсана на Поле Истины две дюжины грехов спишется.

А Валлан второй десяток только-только разменял. Совсем сопляк, а уж знал, как над простым людом куражиться. Опосля сказывали – мои долго помирали. За ребро подвешенный еще дня три живет, мучается, от жажды и боли с ума сходит. А вокруг ратники ходили. Все ждали, что из лесу заявлюсь. Не дождались. Я тогда так подумал, – продолжал Хвост. – Объявлюсь – сдохну зазря. И отомстить некому будет. Перетерпел, хоть и хотелось выскочить и зубами их рвать. Вражье семя! Потом по чащобам да буеракам скрывался. Хотел подловить Валлана проклятого. А он, пацан пацаном, а мозгов поболе имел, чем иной старейшина. Без охраны носу из замка не казал. Раз я вроде как подкараулил, да промах дал. Телохранителя подстрелил. Ох и гонялись за мной! Еле ноги унес, двое суток не спал, от погони пятками нарезая. В болоте прятался, через камышинку дышал. Чуть пиявки меня не сожрали заживо. А спасся, боязно стало. Очень уж болвану жить захотелось. Понимаешь, брат Лабон, солнышко светит, птички поют, дождик с неба теплый, ласковый… Как от всего этого уходить? Да еще в темноту Преисподней. И я убежал куда подальше. На север. Аж на Красную Лошадь. Двенадцать лет там прожил. Старая рана почти заросла. Я уж и не вспоминал стариков, да жену, да девочек моих. А тута вы припожаловали…

– Ну, прости, – хмыкнул Лабон. Открыл было рот еще чего добавить, но счел за благо смолчать.

Но Хвост не заметил или сделал вид, что не заметил, реплики полусотенника петельщиков.

– Я, когда Валлана увидел, думал кору грызть начну от сердца, – продолжал он. – Хотел сразу прикончить его… И прикончил бы, да с годами не токмо седина бороду бьет, но и ума, видать, прибывает. Побоялся в этот раз не за себя. Подумал – петельщики весь прииск разнесут, ни одного живым не оставят. А там все ж таки… Да что говорить…

Берк наконец-то прокашлялся. Вытер губы. Привычно глянул на ладонь – нет ли крови. Сказал:

– Он за твоим отрядом увязался, Лабон. От самой Красной Лошади следом шел. Вы оконь, а он – пеше. И отстал-то не шибко. Хотел Валлана подстеречь так, чтоб ни на кого другого вину не переваливать. И ничего разумнее не выдумал, как опосля коронации, когда наши королева с кронпринцем выкатились на лобном месте покрасоваться, начать тетиву на лук натягивать. Хвала Огню Небесному, я поблизости ошивался. Ему, дурню, и стрельнуть никто не дал бы. Петельщиков на площади толклось – тьма. Яблоко кинь – в одного наверняка попадешь. Может, и пару зацепишь. А после половину Трегетройма на колья и вздели бы.

– Это точно, – кивнул Лабон. – А то я своего капитана не знаю. А кого казнили-то? На лобном месте.

– А ты не застал праздников наших?

– Не-а. Раньше ушел. Они мне нужны, праздники эти?

– Правильно. Кому праздники, а кому и кол в задницу… А казнили много кого. Десятка два. Да все не простые люди, а бароны, командиры не ниже сотника. Все, кто Селине в глаза сказал правду. Не годишься, мол, ты в королевы. А перво-наперво барона Бетрена, командира стражи, и графа Палена, коннетабля.

– Ух ты, как оно вышло-то, – Лабона передернуло. – Вовремя я сбежал.

– А ты что, думаешь и тебя бы поволокли? – Берк прищурил и второй глаз. – Ты ж вроде полусотенником был?

– Да нет, – совершенно серьезно ответил бывший петельщик. – Я радуюсь, что из помощников Валлана к тому времени выскочил. А значится, грязи этой на мне нет. Так, нет?

– Может, и нет, – задумчиво проговорил Берк, а Хвост пожал плечами – мол, не знаю, не знаю.

Полная луна проглянула сквозь клочья толстых, как хороший шмат сала на хлебной горбушке, туч. Осветила заснеженные кусты, составленные углом повозки, догорающий костер и мужчин, продолжавших беседу далеко за полночь.

За соседним холмом завыл волк-вожак, выводя стаю на ночную охоту.

Мы бежали от зимы.

На Красной Лошади наверняка уже мороз и снег по колено. В Ард’э’Клуэне – схватывается ледок на лужах и выпавшие снежинки больше не тают, покрывая пашни, хотя могучий поток Ауд Мора еще свободен ото льда. А вот в Приозерной империи – слякоть и дождь, холода же, в северном понимании, могут так и не наступить.

Говорят, есть легенда у кочевых народов, населяющих степи, простертые восточнее Озера, о том, как молодой герой скакал за солнцем, поклявшись, что над его головой никогда не будет ночного неба. Долго скакал. Пели в его честь песни, восхищенно цокали языками красавицы, уважительно кивали старейшины. А потом конь удальца не выдержал и пал. И поняли все, что не герой перед ними, а глупец, давший безумную и бессмысленную клятву. Все отвернулись от бывшего героя. Он не долго грустил, а прыгнул в самую глубокую пропасть гор Крыша Мира. Вот такая веселая история.

Одного не пойму, зачем этому удальцу-степняку понадобилось скрываться от ночи? Темноты он с детства боялся, что ли? А может, одержим чем-нибудь был? Я слышал, у диких, варварских народов такое случается. По ночам землю грызут, ногтями роют, как хищники когти точат, могут кинуться на кого-нибудь из соплеменников.

Я стоял у фальшборта и размышлял, глядя на серо-зеленые, холодные волны великого Озера. Вчера, ближе к полудню, капитан Марий торжественно провозгласил:

– Море!

Простой люд в Приозерной империи часто называет так наше Озеро. На самом деле огромный водоем, давший название величайшему из известных государств материка, не море. Во-первых, он заполнен пресной водой. Во-вторых, наше Озеро не связано с океаном, а значит, морем именоваться не может.