Я шевельнул пальцами, и две черные тени устремились вперед, по серебристой дорожке, проложенной в компьютерных небесах. Доберман бежал первым – собственно, не бежал, а скользил в пространстве на растопыренных мощных лапах. Программируя его, я опустил такие мелочи, как собачья побежка; меня вполне устраивало, что он летает, а не скачет. Над пуделем велась более тонкая работа, и он умел перебирать лапами, дергать хвостом и настораживать уши; умел и кое-что другое, еще поинтересней.

Псы добрались до сервера, станции пересадки, обслуживающей мою магистраль. Она выглядела словно большая цилиндрическая полость, к которой сходилось множество внешних тоннелей-троп; каждый заканчивался портом или адресными вратами, помеченными надписью, и очутившись внутри, в самом цилиндрическом пространстве, эти надписи можно было прочесть, а затем отправиться по нужным адресам. Врата серверов пребывали распахнутыми днем и ночью, а порты, ведущие к частным пользователям, могли находиться в одном из трех состояний: либо открыты и доступны для контактов, либо запечатаны паролем, либо замкнуты наглухо. Последнее означало, что абонент отключился от Сети. Все это являлось чистой фикцией и условностью, попыткой изобразить пир привидений в пятом измерении. Сетевой регламент неизмеримо сложней, а топологию Сети и в страшных снах не представить, но разработчики пейзажа из троп, цилиндров и ворот старались не для меня. Для доцента Бранникова, как ни горько это признавать! Для моего друга Бянуса, лохастого растяпы, и подобных ему чайников!

Мы пронеслись мимо Масок, мельтешивших на станции, мимо всех этих лолобриджид, нагих валькирий, гномов, вампиров, эльфов, черепах, драконов, рыцарей, качков, торчков и прочей нечисти и попсы; пронеслись и нырнули в ворота университетского сервера. В его объемистом чреве царили порядок и пустота; чужим Маскам делать тут было нечего, а своих, увы, не имелось. Ведь только счастливый обладатель кресла и шлема мог погружаться в виртуальную реальность и разгуливать по Сети этаким информационным призраком – а у кого из наших завалялись восемь тысяч баксов?… Может, у ректора, но сомневаюсь, чтоб он совершал здесь променад в Маске Исаака Ньютона.

К моему изумлению, Доберман ринулся в дальний конец, где зияли порты европейских серверов. Я дернул бровью, заставив пуделя подпрыгнуть; на его лукавой мордашке изобразилось недоумение, вполне подходящее к случаю. Выходит, моя гипотеза лопнула и бянусовы коллеги здесь пи при чем?… Ни они, ни их загребущие лапы?… Я им не доверял чисто интуитивно, так как треть преподавателей истфака в прошлом состояла в КПСС – а может, и не только в прошлом. Цирк сгорел, но эти клоуны отнюдь не разбежались; они еще мечтали о прежних антраша, гастролях и персональных бенефисах, они еще помнили, что партия – ум, честь и совесть нашей эпохи. По уму и честь, по совести и порка! – усмехался отец, голосуя то за персюков из Демократического фронта, то за домушников из НДР. Потом демократы тоже скурвились, и он перестал усмехаться, а также голосовать, только принимав в день выборов стопку водки. Что было для него совсем нехарактерно.

Тормознув Добермана, я принюхался к дверце, что вела на бянусов компьютер. В данный момент все обстояло тип-топ: дверь забита наглухо, окраска серая, блеклая, порт не активирован, питание снято. Я велел пуделю поднять лапку и помочиться на порог. Затем он дернул хвостом и гордо проследовал дальше.

А вот дальше началось самое интересное. Попали мы на какой-то сервер – может, немецкий, а может, шведский; был он в форме тороида, надетого на сферу, и в кольцевой коридор выходили частные порты, а в шаровую полость – линии всяких ведомств и фирм и даже правительственные каналы, отмеченные, кроме адресов, роскошными гербами и флагами. Все эти врата с росписью из львов, орлов и орденских лент были с селективной фильтрацией – то есть сосали данные и слали письма туда-сюда, но вот пролезть в них живьем и поскрести по сусекам – задача, надо сказать, непростая. Но вполне решаемая, при известном упорстве и техническом навыке.

Доберман, однако, у этих шикарных врат не задержался, а сунулся к узкой дыре, абсолютно анонимной, если не считать рамочки с сетевым адресом. Такой адрес состоит из двух частей, разделенных знаком «@», и обычно в нем кодируются шифры пользователей, их городов и стран и что-нибудь еще – скажем, идентификатор почтового ящика. Но здесь стояло кратко и невнятно: 111@ecsp. Темная аббревиатура из четырех букв и три цифры, безликие, как частокол вокруг генеральской дачи! Но мне казалось, что на загадочный порт подвешено что-то мощное – септяк, а может, октяк, каких во всем мире сотня с хвостиком, да и хвост этот не слишком длинен. К примеру, в Кембридже мы трудились на сексотах, таких же как мой Тришка, и очень были довольны.

Но самое странное заключалось в том, что в воротах 111@ecsp свистал сквозняк. Сквозь щель, разумеется; через нее я мог наблюдать смутное движение размытых теней, мерцание огоньков, сопровождавшееся отдаленным гулом, и прочие условности, что имитировали вычислительный процесс. Компьютер работал. И я не ошибся – это была чертовски мощная штучка, важный гусь! Его защитили надежней пещеры Али-бабы четырехслойным паролем, поверх которого стоял сетевой фильтр, а на внутренних уровнях, конечно же, требовались персональные коды доступа. Я бы ничего не извлек из этой машины, ни единого бита; может, вломился бы в нее после некоторых стараний и подбросил своего Бедламчика.

Однако ломиться и стараться было ни к чему; кто-то уже постарался, перекрыв все пароли и коды, проковыряв эту щель и протоптав для меня дорожку. Ловкий малый, ничего не скажешь! Умелец! И сейчас он работал с машиной, висевшей на адресе 111@ecsp, работал с внешнего терминала, из Сети, прокручивал Джека среди полусотни других задач, вполне законных и легальных. Такое называлось «сквозняком» на жаргоне хакеров, и обнаружить его весьма непросто, но Доберман был чуткой ищейкой. Его дубликат, прилепившийся к Джеку, сигналил нам – а где проходили сигналы, из той щели и дуло, коль не вдаваться в технические подробности.

Я в них не вдавался. Какое-то время я слушал далекий гул, всматривался в мерцающие огни и смутную игру теней; потом вызвал Бедлама и направил его прямиком в щель, словно торпеду в раскрытые двери порохового погреба. Прошла секунда, две, три… Целая эпоха в компьютерных масштабах! Гул стих, огни погасли, танец теней сменился непроглядным мраком, растворившим и ту из них, что принадлежала моему похищенному Потрошителю. Тьма, молчание, пустота…

Не припомнив подходящей британской пословицы, я пробормотал:

– Долг платежом красен…

Но оставался еще один должок, и чтобы расквитаться окончательно, пришлось навестить Бянуса. Я изловил его следующим утром, часов в одиннадцать, на пороге комнаты, которую они делили с Сурабовым. Сашка как раз появился в коридоре, с непривычной осторожностью прикрыв за собою дверь; был он какой-то на редкость праздничный, весь отглаженный и отутюженный, в роскошном новом галстуке, благоухающем лосьоном «Казанова». Не иначе как собирался навестить Верочку-психологичку.

Узрев меня, он широко раскинул руки, будто хотел взлететь к ободранным коридорным сводам.

– Отец родной! Сам Серый Янкель пожаловал в хлев короля Монтесумы! Ковбой ты наш изобретательный! Вашеблагородие, госпожа удача!

Из воплей доцента Бранникова я заключил, что узелковые проблемы близки к разрешению, но это меня не смягчило. Совсем наоборот! Раз Джек пропахал этакую борозду в исторических пажитях, разделавшись с тайнами инков, беречь его полагалось, как святой Грааль, как лампу Аладдина и президентские штаны! Выложив это Сашке, я тут же понял, что попал впросак: ведь каждый из трех упомянутых мной раритетов теряли, причем неоднократно.

Но Бянус моей оплошки будто не заметил. Лицо его омрачилось, потом приняло задумчивый вид; он поскреб свой длинный костистый подбородок, огладил галстук, поднял очи горе и процитировал: