Всякое разумное существо, если не поминать про океан Соляриса, продукт общественный, знающий границу между «я» и «он»! Ты, мон шер, – он ткнул в меня пальцем, – можешь выстраивать любые логические небоскребы, но дело от этого не изменится. Осознание себя – свойство разума, его непременный атрибут! И по сей причине…

В это мгновение взор Михалева упал на столик с компьютером, и его глаза затуманились. Минуту-другую он пристально разглядывал свой пентюх, потом запрокинул голову и пробасил:

– А разум-то может быть искусственным! Артефакт, а не явление природы, нечто интеллектуальное, но электронное… Тут я сплоховал, а потому провозглашаю себе анафему! Подобное существо уникально, не рождается, не растет, не имеет общественных связей и может осознать свое «я» лишь при помощи особой личностной программы. Либо посредством контактов с людьми, что, на мой взгляд, эквивалентно процедуре воспитания… если хотите, очеловечивания и одухотворения. Так, и только так, друзья мои! Компроне ву?

Он победно уставился на нас с Ахметом, и я почувствовал, как на моей спине выплясывают твист холодные мурашки. Кто он, мой марсианин, мой Константин? Пожалуй, не синекожая личность с парой хоботов, а агрегат из стекла и металла, пластика и кремния наподобие Тришки, только побольше и поумней… Автоматический зонд, разумная машина, которую прислали к нам с Арктура или Кассиопеи, а может, с Магеллановых Облаков… Почему бы и нет? Под этим углом зрения была понятней легкость, с которой он соединился с Сетью, и те манипуляции, о коих я читал, – стрельба по Луне и прочий электронный полтергейст. Но вот его вопросы!… Они как были, так и остались странноватыми. Всякий искусственный разум нужно программировать – тем более универсальный интеллект межзвездного зонда, вступающий в контакты с иными мирами и культурами. Этот процесс, само собой, предполагает дефиницию понятий, которые можно рассматривать как базовые; что есть жизнь и разумное создание и что такое личность. Конструкторам с Кассиопеи это ясно, как и их коллегам с Арктура и Магеллановых Облаков… А что я вижу в результате их усилий? Живое существо – концепция непонятна… человек – концепция непонятна… личность – концепция непонятна… Может, к нам прибыл электронный идиот, с коим приключилась по дороге амнезия? Поток нейтрино, вспышка сверхновой, то да се… Прав Глеб Кириллыч – чего на свете не бывает!

Ахмет задумчиво потрогал шрам на левой щеке. Вид у него был сейчас не суровый, не грозный, а я бы сказал – растерянный, словно Захру украли под самым его носом и похититель растворился в воздухе.

– Существо без души – не божий посланник, – промолвил он, – Это джинн, сотворенный Аллахом из бездымного огня. Джинн обладает разумом и силой, но не душой, и мудрый человек способен его покорить. – Насупив брови, Ахмет посмотрел на Михалева. – Вы с Сираджем говорить о таком создании? О том, как вдохнуть в него душу?

– Вот именно, – ухмыльнулся Глеб Кириллыч. – Вдохнуть путем бесед и наставлений, ибо душу складывают мысли, а мысли выражаются словами… Впрочем, что ж это я! Все болтаю и болтаю, забыв об угощении и о хозяйском долге! О кофе, вафлях и халве!

Он упорхнул на кухню. Ахмет огладил лицо двумя ладонями, что-то пробормотал на арабском и тихо произнес:

– Вдохнуть душу путем бесед и наставлений… очеловечить словом джинна… Такое под силу лишь великий праведник! Что скажешь, Сирадж, мой господин? Возможно ли это?

– Скажу, что наш хозяин прав.

– Но хватит ли праведных слов? Даже тех, которые в Священной Книге?

– Там, – я показал на старый компьютер Михалева, – миллионы слов и миллионы книг на всех языках Земли. Есть праведные, есть не очень… Слов хватит, почтенный Ахмет, однако книги, речи и слова не так важны – важно, кто стоит за ними. Люди, что написали, сказали, пропели их, оставили нам свою мысль, а значит – душу, и этих душ, мне кажется, не меньше, чем различных слов. Можно поделиться с джинном… даже со многими джиннами, тоже живущими здесь. – Я встал, приблизился к компьютеру, коснулся монитора и невольно вздрогнул – голубоватая крошечная искра кольнула меня в палец.

– Это машина, – со строгим видом произнес Ахмет, – только машина, которую сделали люди, а не обитель джиннов и ифритов.

– Как знать! – Я посмотрел на часы, прищурился и повторил: – Как знать! Возможно, один из джиннов сейчас проснется и что-то скажет через минуту или две… Давайте подождем.

Какое-то яростное бесшабашное веселье вдруг охватило меня, сметая недоумения и страхи, – может, ром ударил в голову, может, Ахмет меня вдохновил, а может, взыграла татарская кровь, дикая, от прадеда-крымчака. В этот момент ожидания чуда я словно выпал из земной реальности, забыв обо всем на свете – про любовь и долг, про НИИКа и Вил Абрамыча, про друзей, научную карьеру, заокеанскую тайну и моих хрумков; я даже не вспоминал о Захре и – что было совсем непростительно – о Белладонне. Я был сейчас подобен Аладдину; волшебная лампа сверкала в моих руках, теплый металл грел кожу, и над отверстием светильника уже показался легкий дымок.

Свет озарил просторную комнату, лампы в торшере и люстре мигнули, тихо загудел компьютер, и по его экрану проскользнула рябь – то ли какие-то символы, то ли неясное изображение. С резким щелчком включился древний телевизор, и голубое его око, тусклое и пыльное, уставилось на меня будто глаз циклопа, разыскивающий Одиссея. Лампы в торшере и люстре внезапно погасли вместе с компьютерным монитором, зато мои часы заиграли бравурную мелодию – тии-тии так, таки-таки! – а телевизор разразился хриплым шумом атмосферных помех. Ищет акустический канал, – мелькнуло у меня в голове вместе с мыслью о том, что пентюх у Глеб Кириллыча совсем уж старый – может, со звуковой картой, да без динамиков.

Экран телевизора засветился ярче, и раздался Голос. Четкий, монотонный, рокочущий…

– Сканирование информации завершено. Готов к возоб новлению контакта. Сергей Невлюдов – теплый сгусток – человек – подтвердить связь.

Надо же, человек! – подумал я. Выходит, литературные штудии пошли Константину на пользу! В следующее мгновение я сообразил, что представляю его уже иначе, не как синекожего пришельца с хоботами, а в виде аморфного дымного облака, что истекает из пустоты в пустоту. Джинн, но сотворенный не Аллахом, а чародеями с далеких звезд… Этот навязчивый образ стучался в сознание, и я, усмехнувшись, принял его, позволив укорениться в почве памяти.

Наитие!… Или откровение, смутный отблеск завтрашнего дня… Coming events cast their shadows before, как говорят британцы: будущее бросает тень перед собой.

Экран телевизора мигнул, и с подоконника опять пророкотало:

– Сергей Невлюдов – человек – подтвердить связь.

– Подтверждаю, – отозвался я.

Интересно, как он считывает звук? Микрофонов в комнате не было, но акустические колебания воспринимались стенами, оконными стеклами, лампами в люстре и всей обстановкой, включая начинку приборов и провода. Энергия, что доставалась им, ничтожна, но в принципе каждый проводок или, к примеру, конденсатор в старом телевизоре могли являться акустическими датчиками. Я попытался прикинуть в уме чувствительность такой системы, но тут услышал потрясенный вздох.

– Эта… этот… – пробормотал Ахмет, бледнея и путаясь в русских словах, – что он есть? Аллах милосердный! Он… оно…

– Мой персональный Джинн, – заметил я. – Тот самый, которого нужно очеловечить. Правда, время сейчас неподходящее. – Повернувшись к подоконнику, я произнес, четко выговаривая слова: – Для абонента, который на связи с Сергеем Невлюдовым. Предложение: прервать контакт. Возобновить через четыре часа.

– Принято.

Голос смолк, и в сей момент в дверном проеме нарисовался Глеб Кириллыч – с подносом, заставленным тарелками и чашками, и в клетчатом фартуке цветов клана Мак-Дугал.

– О чем базар, благородные сэры? И как насчет кофе? – Тут он заметил мерцающий экран и произвел какой-то странный звук, что-то похожее на изумленное гудение шмеля. – Матка боска ченстоховска! Это что ж такое деется? Реанимация трупа в зомби или явление призраков? Ящик-то даже не включен!