Но не в количестве суть, а в качественных изменениях. В конце концов, все периферийные устройства, видеодатчики и микрофоны, автопилоты и оружие, антенны, локаторы, кондиционеры, тостеры и холодильники, станки и роботизированные производства – словом, все. что Джинн называл своими эффекторами, – уподоблялось нашим пальцам, либо глазам, либо ушам. Больше того, больше другого, больше третьего… Более чуткие конечности, более острые зрение и слух, более широкий диапазон восприятия, от радиоволн до гамма-квантов… Человек не в силах этого ощутить, но может понять, и довольно легко, пользуясь методом аналогии. А вот разобраться с мышлением Джинна – задачка потруднее.

Разум его являлся полимодальным и динамически распределенным. Первое означало, что его сознание включает – или дробится – на множество более мелких сознаний, которые он называл мыслительными центрами. Базой подобных центров мог быть один компьютер или несколько, и эти ансамбли, включавшие, разумеется, необходимые данные и программы, имели различные степени автономии, от бессознательной частицы до наделенного разумом «под»-существа. «Под», ибо они не обладали индивидуальностью, а доля разума, отпущенная им, была согласована со сложностью решаемой задачи. Центры порождались проблемами, вызвавшими у Джинна интерес, и в период своего существования могли подвергнуться редукции или же, наоборот, быть развернутыми в более крупные конгломераты, если задача была им не по силам. После того как достигался результат, центр расформировывался либо модифицировался, и сей процесс – учитывая тысячи проблем, решаемых Джинном – шел квазинепрерывно, со скважностью в сотые доли секунды. Это и означало «динамически распределенный разум»; иными словами, Джинн дробил свои «мозги» между тысячами временных центров, создавая их или уничтожая по мере надобности. Совсем не человеческий способ мышления, но очень похожий на работу многопроцессорной системы.

Отсюда вытекало, что я говорю не с Джинном, а с его частицей, контактным центром, выделенным для общения с Сергеем Невлюдовым. Он обозначал эту часть мордочкой Белладонны, но во время наших бесед, если вопрос того требовал, мощность контактного центра росла – он превращался в Багиру, а в очень редких случаях – в Чеширского кота. Последний, возможно, составлял процентов пятьдесят от разума Джинна, а значит, с реальной точки зрения был эквивалентен полному его сознанию. Итак, он представал передо мной в трех ипостасях, между которыми имелся ряд переходных ступеней, может быть десятки и сотни, и было нерационально присваивать каждой имя и облик. Из практических соображений я ограничился тремя уровнями разума и посвятил несколько дней, чтоб выяснить соотношение меж ними. Конечно, эта задача являлась некорректной, и после длительной дискуссии мы подошли к ней с позиций теории множеств и согласились считать соотношение таким: конечное множество – бесконечное (инфинитное), но счетное множество – множество мощностью континуума[40]. Я понимал, что это лишь отдаленная аналогия, подчеркивающая разницу между Джинном-кошкой, Джинном-Багирой и Джинном – Чеширским котом, но иных способов их сравнения, пожалуй, не существовало.

Хочу подчеркнуть, что речь идет не о количестве элементарных ячеек хранения информации, а об уровне ее переработки, определяющем разумность того или иного существа. Человеческий мозг, едва ли не самая сложная система во Вселенной, включает пятнадцать миллиардов клеток-нейронов[41], тогда как ресурс оперативной памяти в Сети, если считать его в битах или в байтах, был выше на пять-шесть порядков. Ну и что с того? Вес мозга и количество клеток у имбецила и гения примерно одинаковы, но первый способен лишь сопли пускать да пересчитывать пальцы, второй же творит великие теории, симфонии, картины, религиозные и философские учения. Сеть и была таким имбецилом до появления Джинна.

Но, несмотря на всю его мощь, существовали темы, на коих мы спотыкались – взять хотя бы понятия веры, религии, священнослужения. Отец утверждал, что вера – очень интимный процесс, личное дело каждого. Никто не должен становиться между человеком и богом, и все священники, миссионеры, все профессиональные посредники, тянущие руки к небесам и нашим кошелькам, впадают в грех гордыни и кощунствуют. Когда у отца интересовались, верит ли в бога он сам, отец отвечал: бог – утешение слабых. И этим все сказано.

Как объяснить подобные вещи лишенному плоти существу, чей разум строг, логичен и требует определений всякого понятия? С любовью, чувством иррациональным, все же было проще; любовь воспринималась Джинном как связь между людьми, проистекавшая из их родства, духовной близости, телесного влечения, и все эти материи, а также сами люди, были реальны, а значит, в какой-то мере постижимы. Но вера!… Вера во всемогущего Создателя, которого в природе нет, любовь к абстракции, которая ничем себя не проявляет, книги, написанные от имени божества, жертвенный пыл, фанатизм, обрядность и, наконец, убежденность в том, что за вратами смерти лежат дороги к аду или раю… Это казалось ему нелепым, необъяснимым, и я мог лишь гадать, сколько десятков мыслящих центров трудились над аспектами теологической проблемы.

Имелся, впрочем, круг вопросов, не вызывавших сложностей.

Как– то, решив понаблюдать за хрумками, я лицезрел их поутру: Пыжа за столом-саркофагом в «усыпальнице», Альберта в его «скотобойне», украшенной парой топоров и прочими мясницкими орудиями, и ассирийца Керима – тот был в своих чертогах, но снаряжался к выезду. Примерно так, как Шварценеггер в «Коммандо»: высокие башмаки, пояс с мобильником, тужурка черной кожи, в один карман – бумажник, в другой – сигнальный брелок и ключи от машины, на пальцы – перстни, на шею – золотую цепь… Прикид роскошней некуда! Подвесить к цепочке кистень, и хоть сейчас на большую дорогу!

– Теплые сгустки Альберт Салудо, Керим Ичкеров и Петр Пыж, – перечислил Джинн голосом коммивояжера, предлагающего порченый товар. – Они представляют для тебя опасность?

– В некотором смысле, – признался я.

– Ты вызвал защитника. Александр Симагин – твой защитник и друг. – Это был не вопрос, а констатация факта. – Я наблюдаю, как он действует. Он собирает информацию. Он был у теплых сгустков, опасных для твоей стабильности. Это эффективная стратегия?

– Полагаю, да. Симагин – очень опытный защитник.

– Что он сделает с теми тремя теплыми сгустками? Прекратит их существование?

– Это вряд ли. Закон гласит: за всякий проступок – свое воздаяние. Смерть была бы слишком суровой карой.

Секунду-другую Джинн размышлял, затем полюбопытствовал:

– Александр Симагин – твой единственный защитник?

– Ну почему же… Во-первых, я сам могу себя защитить, а во-вторых, есть и другие защитники.

– Ты мог бы их привлечь.

– Зачем?

– Больше защитников, больше безопасность, – заметил Джинн.

Кажется, он не был равнодушен к проблеме моего телесного здоровья.

– У защитников много дел, и ни один из них не будет возиться со мною больше, чем Симагин, – пояснил я.

– Это зависит от статуса защитника. Я ознакомился с большим объемом информации в этой области. Есть внешняя защита государства – армия. Есть внутренняя защита – полиция. Есть персональная защита – телохранители. Почему бы не призвать такого?

– Это платная услуга. Я не имею денег, чтобы нанять телохранителя.

Разговор меня забавлял – это с одной стороны; с другой – он являлся мерилом того, в какие глубины общества теплых сгустков удалось проникнуть Джинну и что он в этих безднах понял. Во всяком случае, великая формула нашей цивилизации «деньги-товар-деньги» была уже ему известна.

– Я могу снабдить тебя деньгами. Они поступят на твой счет в «Bank One»[42].

– Отрицательно помотав головой, я буркнул:

– Присвоение чужого есть грех. Защитникам это не понравится.