Молчание затягивалось, и, почувствовав неловкость, я спросил:

– А здесь ли нынче Север Исаакович?

Этот Север Исаакович, по фамилии Зон, по кличке Сизо, был камнерезом-умельцем, алкоголиком и моим приятелем. Располагался он в подвале, где у гарантов были оборудованы мастерские, и я мог бы лично прогуляться в это производственное помещение. С другой стороны, нельзя же беспардонно пялиться на девушку и ничего не говорить?…

Инесса снова качнула ножкой и хлопнула ресницами.

– Севера Исааковича сегодня в дирекцию не вызывали, и мне он не встречался. А вас вызывали, Сергей Михайлович. И ждут!

Она снова показала взглядом на коридорчик.

Я направился туда, обернувшись разок-другой по дороге, чтобы полюбоваться на Инессу. Что за фактура! Какой пейзаж! Достоин кисти Сезанна. Или Гогена. Или даже самого Франсиско Гойи… Словом, кто прекрасней всех на свете? Вы – в колготках «Голден леди»!

А эту мымру из военкомата только Дейнеке рисовать, мстительно подумал я, открывая дверь в кабинет Ичкерова.

Господин финансовый директор сидел в кресле за серповидным столом, положив на него короткие мускулистые ноги в начищенных до блеска ботинках. Был он похож на мамелюка с картинки: усы торчком, нос крючком, антрацитовые зрачки плюс золотая серьга в левом ухе. Этническая принадлежность Керима оставалась для меня тайной. Не чеченец, не лезгин, не осетин и не азербайджанец… Может, что-то экзотическое? Сван, пшав или хевсур? Может, вообще не кавказец, а сын турецкоподданиого, как Остап Бендер?…

Помещение у Керима было отделано в нежных розовых тонах, с розовыми шторами и золотистой обивкой кресел; висели в нем портреты кинозвезд в самом натуральном виде – то есть в чем мать родила. Поэтому я называл керимову обитель «Фоли-Бержером»; она будила во мне смутные воспоминания о Франции и прочие грешные мысли. Рядом с сейфом, на столике красного дерева, располагался компьютер: снаружи – бронза и золото, спецзаказ для нуворишей, внутри – весьма приличный квинтяк[12], приобретенный при моем посредстве.

Керим энергично махнул рукой, указав мне на кресло. Я сел и утонул в пуховом сиденье; мои колени задрались выше подбородка.

– Счас п'эдем.

– Поедем? Куда? – Я с удивлением воззрился на финансового директора.

– К тэбе. С качками. Пол'рра лымона, как-ныкак… Ба-алшие башлы! Охранат нада.

Вот что значит практический ум! А я-то думал, что получу сейчас чемоданчик, а в нем – полтора миллиона долларов плюс вспомогательные материалы… Как бы не так! Ба-алшие башлы, охранат нада! И правильно.

Толстым коротким пальцем Керим ткнул в пульт селектора.

– Ныколай, ты? Мой бронэход к под'эзду!

Он встал, облачился в дубленку из серой замши и начал колдовать у сейфа – огромного сооружения, обшитого розовым буком, с блестящей анодированной дверцей. На дверце тоже был портрет нагой красотки, в панике привставшей над унитазом. Из унитаза высовывалась страшная волосатая лапа и тянулась к ее розовому задку.

Раздался жуткий вопль, затем – дробная пулеметная очередь, и сейф раскрылся. Керим отключил сигнализацию, вытащил большой алюминиевый чемодан и захлопнул дверцу.

– Пой'ддем, бабай. Пора тэбе наши дэнги отрабатыват.

– Пой'ддем, шашлык, – ответствовал я, поднимаясь. – Мой готов.

– Этот наш «базар на фене» – вполне допустимая вольность меж добрыми знакомыми. Фени я нахватался у Симагина, и на этом странном языке «бабай» означает «азиат», а «шашлык» – «кавказец». Керим звал меня бабаем, потому что я наполовину татарин, на четверть еврей и еще на четверть белорус или литовец (последнее даже отцу не было точно известно). А я звал господина директора шашлыком. Вот и квиты. Все по совести, все по чести… Оно и к лучшему. Как говорят британцы, full of courtesy, full of craft[13].

Мы спустились вниз (дорогой я снова полюбовался на Инессу) и залезли в керимов бронеход – джип «Мистраль» с пуленепробиваемыми стеклами. То есть я так думал, что стекла непробиваемые, поскольку были они толщиною в палец.

Господин финансовый директор устроился рядом с шофером, я сел сзади, промеж двух новгородских дружинничков. Под курткой у того, что сидел справа, прощупывалось что-то твердое и длинное – ручной пулемет или – бери выше! – базука.

Салон «Мистраля» был широк и высок, но просторным сейчас совсем не казался. Мебели было многовато – пара шкафов рядом со мной да еще водитель, тоже комод не из последних. В сравнении с этой троицей мы с Керимом выглядели как две тумбочки для постельного белья: одна повыше и постройней, другая – пониже и пошире. Но все-таки тумбы, а не шкафы, считались главными: их охраняли, их берегли, а пуще того чемодан, упакованный в первую тумбочку. Да и то сказать – пол'рра лымона, как-ныкак!…

Водитель дал по газам, и мы рванули. «Мистраль», похожий на боевую машину пехоты, с гулом и грохотом рассекал атмосферу; она, побежденная, стонала и выла за кормой, разорванная в клочья. Широкие шины подминали снег, мощно урчал мотор, поскрипывали сиденья натуральной кожи, и всякий встречный, поперечный и продольный шарахался от нас как от чумы. Словом, берегись, мелюзга, – стопчем!

До моего дома на углу Дунайского и Будапештской мы домчались за девять минут двенадцать секунд и тормознули на углу, не заезжая во двор. Уже почти стемнело. Снег больше не падал.

– Вылэзай, – сказал Керим, поворачиваясь ко мне.

– А ближе не подъедем?

– Нэт. Нэ надо, чтоб видэли, на чем ты приэхал. Йа зайду с тобой, а Ныколай с Борысом принэсут кэйс.

Нелишние предосторожности, подумал я, вспомнив о глазастых дворовых бабках и вороватых тинейджерах. Возможно, гуляли у нашего дома и другие люди, у коих керимов драндулет, вкупе с чемоданом, вызвал бы нездоровое любопытство.

Николай – тот, с гранатометом под курткой, спросил:

– Парадная на замке?

– Да. Код шестьсот десять. Нажать разом три кнопки.

– Нищий у тебя замок, – проворчал Николай. – Даже куска не набрать.

Мы с Керимом покинули бронеход, обогнули угол дома, прошли под аркой и направились к подъезду. Филенку еще не вставили, так что кодовый замок был чистой условностью – в дыру под ним мог пролезть любой и каждый. Почти любой – все-таки у Николая были выдающиеся габариты.

Белладонна приветствовала нас сдержанным урчанием. Керим искоса взглянул на нее, сбросил дубленку на диванчик и прошелся по коридору, небрежным хозяйским жестом отворяя двери. Потом спросил:

– Адын живешь?

– С кошкой.

– Правылно, – одобрил мой работодатель. – Пака маладой, нада жит адын. Бэз баб.

– Тяжко без них, – признался я.

– Прыводи! Хот каждый ночь. Будут денги, будут и бабы.

На этом наша дискуссия закончилась: Николай с Борисом приволокли чемодан и, вручив его в хозяйские руки, уселись покурить в прихожей. Белладонна неприязненно осмотрела их, задрала серый хвост и с гордым видом удалилась на кухню. Я проводил господина Ичкерова в комнату, к тришкиному столу, и активировал компьютер.

Раскрыв чемодан, он вручил мне пакетик, лежавший сверху.

– Твое. За январ.

Затем выгрузил шесть коробок с аккуратными надписями, пять составил штабелем в кресло, а последнюю водрузил на стол. Пометка на ней гласила: «US. $1 500 000». На остальных емкостях числа были такими же, но география – иной: Сингапур, Гондурас, Польша, Швейцария и еще что-то непонятное – Фанора или Факора. Я такой страны не знал.

Керим пошевелил усами, хлопнул по штабелю в кресле короткопалой ладонью и распорядился:

– Эти оставлу на нэделу. Толко ты поосторожнэй – людам нада вернут. Это, – он показал на последнюю коробку, – сдэлай сечас, бабай.

– Сдэлаю, шашлык, – сказал я и раскрыл коробку.

Там лежали пятнадцать тугих серо-зеленоватых пачек, новенькие стодолларовые банкноты, и с каждой сурово взирал на меня президент Франклин. За всю свою жизнь я не видел такого богатства наличными; наличность в местах цивилизованных не в почете и демонстрировать ее – признак дурного тона. Есть карточки, есть чеки, есть «Вестерн Юнион»… За океаном живые деньги медленно, но верно, превращаются в раритет; бумажки никому не интересны, а монеты все больше выпускают юбилейные, вроде канадских авиационных долларов.