Ульрик буквально выдернул спящую Мириам из постели и помчался назад в келью, где оставил Бронуин в одиночестве. Он готов был сразиться с ордой рыцарей в любое время, но женские дела требуют участия женщины. Он-то всего лишь хотел немного уколоть Бронуин, подтрунив над ее бешеным нравом, ничего больше, а теперь, наверное, ему ниспослана божья кара за злонамеренность шутки. Бронуин была так необычайно спокойна в последние дни, но очень мало ела, и он начал беспокоиться, уж не больна ли жена.

– Что за недуг у миледи, милорд? – крикнула Мириам, не поспевая за широко шагавшим Ульриком.

– Ее тошнит, словно…

При виде бледной, как смерть, Бронуин, неподвижно лежавшей на полу, Ульрик потерял дар речи. Он бросился к ней, одним махом поднял и перенес на постель. Птичка в изголовье металась в клетке, столь же встревоженная, как рыцарь. Лицо у Бронуин пылало, а пульс на шее, когда он прижал жилку пальцем, оказался быстрым. Ульрик облегченно прикрыл глаза. На какое-то мгновение он подумал…

– Мне нужна вода и полотенца, милорд, – сказала Мириам, беря дело в свои руки.

Она стала расстегивать плащ, скрепленный на шее застежкой, и расшнуровывать вышитый лиф платья. Ульрик в это время уже торопился к кухне, в окне которой слабо горел огонек, указывая, что кто-то там еще есть.

Монах, разжигавший огонь в очаге, торопливо снабдил его всем требуемым и послал за приором. Когда пришел брат Грегори, Ульрик беспомощно наблюдал, как Мириам поддерживает его жену, а ее рвет снова и снова, хотя в желудке уже ничего не могло оставаться. Конвульсии сотрясали ее тело. «Это, конечно, вредно для ребенка, – думал он. – Если вообще есть у нее в животе ребенок», – поправил себя Ульрик, вспомнив яростные возражения Бронуин.

Брат Грегори опустился на колени рядом с женщинами и говорил с Мириам между приступами тошноты Бронуин. Его голос был таким же мягким, как обращение, и Ульрику приходилось напрягать слух.

– Что – миледи ела на ужин?

– То же самое, что все мы: хлеб и жаркое из трапезной. Милорд сам накладывал его в тарелку, – сказала Мириам дрожащим и озабоченным голосом.

– А еще что-нибудь, чего не ели бы вы, кушала ли она?

– Не думаю. Вы что-либо другое кушали, миледи?

Бронуин, прислонившаяся к служанке, слабо покачала головой.

– Боже мой, я не могу больше терпеть эту боль! – прошептала она, складываясь пополам.

Брат Грегори взял Бронуин за руку и сжал ее пальцы.

– Я послал сделать чай, который должен помочь вывести яд, миледи. К счастью, вы освободились от большей части пищи, прежде чем она переварилась, но приятной ночи я вам не обещаю.

– Яд? – Ульрик помог приору в черном одеянии подняться на ноги. – Что за яд? – спросил он.

– Привкус, на который жалуется ваша жена, и запах рвоты свидетельствуют об отравлении, милорд. Нет симптомов, которые подтвердили бы ваше подозрение насчет беременности. Конечно, милорд, вы еще слишком мало времени женаты, чтобы разбираться в таких вещах. Не знаете ли вы, кто может желать лишить вашу жену жизни?

– Об этом мы поговорим за дверью, брат, – напряженным голосом ответил Ульрик.

Открывая дверь для приора и пропуская его вперед, он оглянулся через плечо и увидел, что Бронуин смотрит на него. Боль в ее бледно-голубых глазах ножом вонзилась ему в сердце.

– Я доберусь до виновника этого злодеяния, миледи, не успеет кончиться ночь, – тихим голосом пообещал он.

– Может, незачем ходить далеко, стоит лишь поискать причину в самом себе? – бледными губами вымолвила Бронуин.

Если бы раньше Ульрику сказали, что женщина может быть такой слабой и бледной и в то же время суметь нанести столь сокрушительный удар, он бы не поверил. Пригнувшись, словно под тяжестью обвинения, высказанного с такой болью, он закрыл за собой дверь. Черт побери! Мало того, что она до сих пор считает его ответственным за смерть родителей, теперь еще и это!

«Милорд сам накладывал его в тарелку». Слова Мириам обвинением звучали в его ушах. Да, он накладывал жаркое – из того же котла, из которого ели все! «Что же было потом?» – гадал Ульрик. Двое рыцарей вздумали состязаться в пережимании рук на столе, и он на минуту поставил тарелку, чтобы понаблюдать за ними. Заметив, что служанка его жены выходит из трапезной, он позвал ее и отдал поднос.

Но что-то упрямо заставляло Ульрика отбросить мысль о случайности… странное чувство грозящей опасности – несколько иное чувство, чем то, что вынуждало его принимать меры предосторожности перед боем. С предложением короля о дополнительном отряде для арьергарда он согласился в последний момент, но, оказывается, Бронуин все равно подверглась опасности.

– Не могла ли ваша жена взять с собой в дорогу какую-нибудь испорченную пищу там, где вы останавливались на ночлег в последний раз?

Ульрик прервал мучительные размышления, чтобы ответить приору.

– Нет! В Хантингдоне она взяла лишь сухарь со стола для этой вот своей птички.

Птичка! Ульрик резко повернулся и побежал – назад в комнату, где Мириам помогала Бронуин лечь в постель.

– Милорд! – удивленно воскликнула Мириам, и ее возглас заставил Бронуин открыть глаза.

Ни одна из женщин не заметила безжизненного тельца птички, потому что смотрели они только на высокого рыцаря, в два шага оказавшегося у клетки. Когда он взялся за клетку, Бронуин проговорила:

– Оставьте Эдди в покое, милорд! Разве недостаточно вам того, что я…

Потрясенный взгляд Ульрика остановил ее на полуслове.

Схватившись за живот, будто пытаясь ослабить мускулы, сжавшиеся в комок, Бронуин попыталась встать на ноги. Мириам поддерживала ее с одной стороны, Ульрик – с другой. Муж опустил клетку пониже, чтобы Бронуин смогла увидеть Эдди, лежавшего с неестественно вывернутым крылом, как бы замерев во время судороги. Бронуин пошатнулась с отчаянным стоном. Ульрик поспешно поставил клетку и подхватил жену.

– Эдди!

Супруг заключил ее в объятия и прижал к груди. Тот, кто отравил сухарь, очевидно, думал, что Бронуин берет его для себя, а не для птицы, которая, к счастью, съела большую часть сухаря.

– Эдди прожил остаточно долго, чтобы отплатить вам за добро, миледи, – тихо прошептал Ульрик.

Бронуин закрыла глаза и, держась за живот, уткнулась лицом ему в грудь.

– Вольф! – она произнесла это имя, всхлипывая и цепляясь за его плащ кулаками, сжатыми от боли.

Ульрик проклял злую судьбу, заставлявшую Бронуин презирать его как своего мужа и искать утешения у грубого наемника, которого он из себя изображал. Собачья смерть, в какой угол он загнал сам себя с самыми лучшими намерениями!

– Я тоже умру?

Ульрик коснулся губами ее лба, влажного от пота, несмотря на холод в комнате.

– Нет, миледи. Брат-монах принесет отвар, который облегчит боль, и вы уснете, а проснетесь уже в добром здравии.

– Я поправила постель, милорд.

Ульрик кивнул, но вместо того, чтобы опустить Бронуин на ее матрац, прошел к своему и сел, прислонившись к стене. Если ей нужен Вольф, с нею будет Вольф… хотя бы сейчас, когда она кажется такой беззащитной и цепляется за него, как испуганный потерявшийся ребенок.

Разве мог он подумать, впервые увидев юношу, едва вышедшего из подросткового возраста, что он окажется девушкой? Разве мог он ожидать, что юноша этот – та самая невеста, к которой он мчался на своем коне и день, и ночь в надежде познакомиться с нею до свадьбы. Он первым признался бы, что наследственные земли делают ее привлекательной невестой… если бы не узнал Бронуин Карадокскую так хорошо, как случилось ему узнать. В ней он нашел отважную женщину со страстной душой, подобной его душе. Ни одна девушка никогда не заставляла его сердце так таять от нежности! Во имя Господа, теперь он с нею никогда не расстанется!

– Ложись на ее постель, Мириам. Бронуин останется на моей, как только выпьет отвар.

– А как же вы, милорд?

Ульрик слегка улыбнулся служанке.

– Как воин, я больше привык спать стоя, прислонившись к стене или к дереву. Так удобнее, чем лежа на матраце!