– Но это трудный разговор для дамы, – заметил Дэвид, увидев, что Бронуин отложила недоеденный кусок хлеба.

– Я еще не совсем оправилась от болезни, – призналась она, – хотя, впрочем, со вчерашнего дня сознание мое прояснилось.

– У вас есть какие-нибудь соображения, от чего вы заболели?

Бронуин испытывала большое искушение показать флакон Дэвиду, но было ни к чему возбуждать ненужные слухи.

– От хлеба, кажется, – прошептала она, делая знак служанке поставить перед ней деревянную миску с дымящейся кашей. – Но вот это блюдо должно совершить чудеса с моим больным желудком!

В наигранном приливе воодушевления Бронуин наложила меда и налила свежего молока в горячую кашу и потом размешала все ложкой.

– Вы правы, добрая порция каши и молока очень кстати после многих недель поглощения эля, пива и мяса, приготовленного во всех видах! – заметил Дэвид, посмеиваясь над английской диетой. – Ей-богу, не удивительно, что англичане такие раздражительные и угрюмые! Вполне может быть, что их младенцы выплевывают материнское молоко и вопят, требуя крови.

Бронуин рассмеялась и взяла предложенный Дэвидом кусок горячего хлеба с медом. Она не замечала, что Ульрик со своим отрядом вернулся из часовни, пока слуги не засуетились, разнося завтрак лорду и его рыцарям.

Посуровев, она холодно приветствовала мужа. Ульрик протянул слуге плащ и ответил таким же сдержанным кивком, задержав долгий и тяжелый взгляд на Дэвиде Эльвайдском, прежде чем сесть в обтянутое кожей кресло на противоположном конце стола.

– Нам недоставало тебя в часовне, Дэвид.

– Когда я увидел, что вы уезжаете без леди Бронуин, то решил побыть рядом с нею за завтраком, чтобы пробовать ее пищу, а потом охранять после трапезы, милорд.

– Очень благородно с вашей стороны, сэр, – произнес Ульрик неестественно-спокойным тоном, что не осталось незамеченным окружающими.

– Я ее преданный слуга.

– Настолько ли преданный, чтобы оказаться кастрированным? Лишь в этом случае ты будешь самой подходящей компаньонкой для моей жены.

– Ульрик! – возмущенно воскликнула Бронуин среди всеобщего хохота.

С дьявольской усмешкой, ставившей, на взгляд его жены, под сомнение пользу от посещения часовни, он скривил губы:

– Так часто поступают на Востоке, миледи… по известным причинам.

– На Востоке многое делается иначе, милорд. Можно себе представить, однако нам не следует подражать им.

– Совершенно верно, миледи, – со смешком согласился Ульрик. – У нас другие способы удержать сластолюбца в штанах. Мы его в штанах похороним.

Веселье стихло после явной угрозы, прозвучавшей в голосе лорда.

– Милорд, – галантно заговорил Дэвид, – не подобает подвергать сомнению честь вашей жены, потому как она не может допустить каких-либо отношений между нами, кроме самих целомудренных.

– О, брось, Дэвид! Лорд Карадок не имеет представления о галантных отношениях, – резко возразила Бронуин.

– Ха, женщина, не этого ли рыцаря вместе со всей его ратью еще совсем недавно ты клеймила как неуклюжего и грубого?

Щеки Бронуин залила краска.

– Это, сэр, было до того, как он, глядя на вас, узнал, каким не должен быть.

На мгновение Бронуин показалось, что она зашла слишком далеко. Ульрик положил сжатые в кулаки руки по обе стороны стоявшей перед ним миски и сидел с таким видом, словно в любой момент готов был вскочить и одним прыжком преодолеть расстояние, отделявшее его от нее и Дэвида. Стараясь не подавать вида, что испугалась, Бронуин ухитрилась проглотить ложку каши, которая комом провалилась в горло и, казалось, застряла где-то посередине.

От неожиданно раздавшихся раскатов хохота у нее широко раскрылись в удивлении глаза. Смеялся Ульрик:

– Ей-богу, сдается мне, что по утрам у меня будет возможность поупражняться в словесных баталиях всякого рода! Может быть, те из вас, кто женат, поделятся опытом?

Подстрекательское заявление лорда вызвало множество мнений, от порицающих до сочувственных, но неизменно проникнутых искренним весельем. Судя по всему, гроза пронеслась. Ульрик вгрызался в хлеб и поглощал кашу, как голодный волк, одновременно успевая принимать участие в беседе, касавшейся достоинства боевых коней, стоявших во дворе. Но Бронуин чувствовала, как пронесшееся над столом напряжение, смыкается вокруг ее горла.

Ей снова захотелось вытащить флакон, но на этот раз швырнуть его в лицо мужу и спросить, не знает ли он, что в нем находится. Однако мрачный взгляд лорда, устремленный на нее всякий раз, когда бы она ни поднимала глаза от своей миски, предупреждал, что супруг способен расправиться с нею довольно жестоко. Бронуин подавила тяжелый вздох. Выжидать она никогда не любила, но знала: именно это сейчас необходимо.

После того как муж опустошил вторично наполненную миску, он вымыл руки и снова обратился к Бронуин:

– Предлагаю заключить мир, миледи, – заявил он. – В конце недели состоится служба за упокой душ ваших родителей. Должен ли я приказать управляющему и старшему слуге заняться угощением, или вы готовы взять на себя некоторые из обязанности жены?

У Бронуин не было другого выбора, кроме как согласиться.

– О, я готова заняться этим прямо сейчас. Уверяю вас, все останутся довольны. Я тоже сяду среди гостей, и буду выслушивать жалобы наших людей, – добавила она с улыбкой, намекая, что без нее суд не состоится. – Потом я прослежу, чтобы наточили колы, на которые вы со своей компанией собираетесь насадить головы ночных разбойников.

«Черт побери, как только эти слова вырвались?» – сурово бранила себя Бронуин. Даже если они и выражали ее подлинное презрение к хвастливым намерениям рыцарей, все равно некрасиво порицать одного из гостей и, тем более, пренебрежительно отзываться обо всех. Правила хорошего тона, которым учила ее мать, исчезали в присутствии Ульрика, словно сдувались ветром.

– Виселица и кол слишком хороши для гробокопателей!

Скрестившиеся взгляды голубых и карих глаз переметнулись на фигуру пожилой женщины, спускавшейся по лестнице на негнущихся ногах. Ульрик осторожно заметил:

– Почему вы думаете, что те люди – гробокопатели? Что-то я не слышал о надругательствах над могилами или склепами, леди Агнес.

Тетка Бронуин взглянула на молодого рыцаря, прежде чем, нащупав скамью, села рядом с племянницей.

– Еще услышите, милорд!

Разговоры за столом стихли при таком необычном заявлении. Ульрик оперся на локоть, нахмурившись. Предположение, высказанное женщиной, взволновало его.

– И скажите на милость, откуда вам это известно, Агнес?

Женщина подняла на него глаза, оторвавшись от кружки с теплым молоком, словно удивилась вопросу:

– Как откуда? Я это видела!

Вот оно! Слово сказано! Покровительственный снисходительный тон Агнес приводил в смущение. Бронуин слышала, как таким же тоном говорила тетка с Оуэном, но теперь не зять с нежностью взирал на нее. Как же защитить ей тетю Агнес от Ульрика, запретившего говорить о мире духов – о том, что для этой женщины было естественно, как дыхание!

– Во сне, – объяснила Бронуин, в то время как мурашки бегали у нее по спине при одной только мысли об этих самых злобных из отверженных.

Никогда прежде не было такой напасти в Карадоке. Случались преступления, но обычно незначительные, что-нибудь вроде размолвки между соседями. Но если тетя Агнес видела их…

– Ага! Во сне! – повторил за Бронуин Ульрик, бросив искоса насмешливый взгляд на своих рыцарей. – В таком случае, я крайне ценю ваше предупреждение, леди Агнес.

«Он смеется над ней», – раздраженно подумала Бронуин. Тетя занялась кашей, ничуть не задетая насмешкой. Обычно же Агнес оказывалась втянутой в словесную перепалку с лордом Оуэном, осыпая зятя всяческими предостережениями и благословениями, которые должны были защитить его лишь потому, что он был мужем ее сестры, и вовсе не потому, что он того заслуживал. Может быть, тетя все еще находилась под впечатлением зрелища резни? Но вчера, казалось, Агнес была вполне в здравом рассудке. Бронуин надеялась, что в любом случае мистические наклонности тетки не притупились до такой степени, чтобы она не смогла понять, яд ли во флаконе.