Керрик замер с занесенным копьем. Мургу. Умиравший мараг отчаянно цеплялся когтями за пронзившее грудь копье. Он был очень похож на того, на берегу. Открытая пасть. Острые зубы. Кошмарная морда.

Хастила не глядел на мальчика, не замечал его страха. Жгучая ненависть овладела им. Мургу. Он их ненавидел. Распростертый у ног человека пожиратель падали – к перепачканной в крови морде прилипло гнилое мясо – слабо лязгнул зубами. Ногой оттолкнув голову марага, Хастила наступил ему на шею и выдернул копье. Бледная серая кожа твари была покрыта зеленоватыми, словно трупными пятнами. Мараг был ростом с человека, но узкая голова его оказалась не больше кулака. Хастила вновь ударил копьем. Мараг вздрогнул и замер. Отмахиваясь от мух, охотник выбрался из ямы. Керрик опустил копье и старался сдержать дрожь. Заметив это, Хастила положил руку ему на плечо.

– Не бойся их. Пусть они и большие, но это всего лишь трусливые и грязные трупоеды. Тану их ненавидят и не боятся. Когда Ерманпадар сотворил наш народ из речного ила, он создал тогда и оленя, и прочих зверей, чтобы тану могли охотиться на них. Потом он поселил их в траве среди гор у сладкой воды и чистых снегов. А закончив дело, поглядел на юг и узрел всю пустоту его. Только он уже отошел от реки и слишком устал, а потому не стал возвращаться и лишь зачерпнул грязи из болота. Из нее-то он и сотворил мургу, и они так и живут, зеленые, грязные твари, чтобы после смерти снова превратиться в болотную жижу, из которой были созданы.

Говоря так, Хастила несколько раз вонзил копье в песок, очищая его от крови марага. После этого он слегка успокоился. Страх, охвативший Керрика, тоже исчез. Один мараг умер, остальные сбежали, скоро охотники оставят этот берег и вернутся к саммаду.

– А теперь я покажу тебе, как подбираться к дичи, – сказал Хастила. – Эти мургу были заняты едой, иначе услышали бы тебя: ты топал по склону, как мастодонт.

– Я шел тихо, – возразил Керрик. – Я умею ходить. Однажды я шел за белкой и подобрался к ней на длину копья…

– Белка – самая глупая, долгозуб – самый смышленый. Олень не умен, но слышит лучше всех. Я останусь здесь, а ты отойди в траву и попробуй подобраться ко мне. У меня слух оленя.

Керрик радостно побежал вверх по склону и, опустившись в густую траву, исчез. Молча, бесшумно, он отполз от берега, потом вновь повернул к океану. Стало жарко. Он вымок в прибрежной траве, но без толку – Хастила встретил его на полдороге.

– Внимательно смотри под ноги, прежде чем ступить, – сказал охотник, – а затем двигайся вперед и не топай. Раздвигай траву и не спеши. Попробуем снова.

Поблизости оказался крохотный пляж. Хастила спустился к воде и стал смывать с копья остатки крови марага. Керрик еще раз взобрался вверх по склону и остановился отдышаться.

– Ну сейчас ты меня не услышишь! – потрясая копьем, вызывающе крикнул он рослому охотнику.

Хастила махнул ему и оперся на копье.

Вдруг из пены прибоя неподалеку от него вынырнуло что-то темное. Керрик отчаянно крикнул, предупреждая, и Хастила резко обернулся, выставив копье. Что-то хрустнуло, словно сухая ветка. Охотник выронил копье, согнулся, схватившись за живот, и упал лицом в воду. Чьи-то лапы схватили его… Еще мгновение – и он исчез в пене волн.

С криком Керрик бросился к лагерю. Навстречу уже спешили Амагаст и Огатир. Пока они бежали обратно к пляжу, где разыгралось ужасное событие, мальчик, задыхаясь, рассказал о случившемся.

На песке никого не было, в океане тоже. Амагаст вошел в воду, выловил длинное копье и внимательно поглядел на море.

– А ты не видел, на что это было похоже?

– Я видел только лапы этой твари, – проговорил Керрик, стуча зубами. – Они протянулись из моря…

– Какого цвета?

– Я не заметил, просто мокрые, наверное, зеленые. Ведь могут же они быть зелеными, отец?

– Они могут быть любыми, – мрачно ответил Амагаст. – Повсюду одни мургу. Придется держаться всем вместе. Стеречь по очереди, пока остальные спят. Надо торопиться в саммад. В здешних водах нас ждет лишь смерть.

Гроза миновала, дождь прекратился, земля дымилась под жгучими лучами солнца. Вейнте стояла в жидкой тени засохшего дерева и следила, как работницы ровными рядами высаживали саженцы. Ваналпе размечала гряды в земле, остальные следовали за нею. Она медленно подошла и встала в тень рядом с Вейнте, от жары широко раскрыв рот.

– Саженцы опасны? – спросила Вейнте.

Тяжело дышавшая Ваналпе сделала отрицательный жест.

– Потом, когда появятся колючки, через восемь-десять дней. Тогда их еще могут пожирать некоторые животные, но лишь до тех пор, пока шипы не начнут выделять токсины. Животным побольше они кажутся лишь горькими, для существ поменьше они ядовиты.

– Очередное твое нововведение? – спросила Вейнте, выходя из тени.

– Да, этот терновник выращивали еще в Инегбане, мы привезли с собой семена. Все мы так привыкли, что стены терновника вокруг городских полей куда выше головы, что забыли, быть может, – такими они были не от яйца времен. Много лет прошло, прежде чем они стали такими. Молодые ветви вырастают на старых, создавая непроходимый барьер. Но всякую новую ограду в новом городе всегда приходится сооружать по-новому. – Ей стало легче говорить: она наконец отдышалась, но пока хоть часть ее тела оставалась на солнце, шевелиться ей было довольно трудно. – Новая ограда, которую я создала, растет быстро, живет долго, и она ядовита. Но еще задолго до того, как она погибнет, мы успеем посадить обычный терновник, он будет неторопливо расти и сменит временную ограду.

– А деревья? – спросила Вейнте, глядя на голые безжизненные силуэты посреди нового поля.

– Их убили. Смотри, с того высокого уже упали сучья. Их заразили самыми прожорливыми из жуков-древоточцев. Тогда их можно собрать – куколки долго сохраняются в прочной оболочке. И мы сохраним их, пока они нам снова не понадобятся.

Вейнте отодвинулась в тень и заметила, что почти все работницы тоже попрятались кто куда. Приятное утро становилось жарким и уже не годилось для работы.

– Когда окончите посадку, отошли работниц обратно в город, – велела Вейнте.

Среди прочих работниц была и Энге. Вейнте дождалась, пока та поглядела на нее, и знаком велела ей заканчивать работу. Энге знаком выразила благодарность, после чего заговорила:

– Ты велела снять путы с пленниц. Мы весьма благодарны.

– Не стоит. На урукето я велела связать вас, чтобы не попытались захватить судно и бежать.

– Ты не понимаешь Дочерей Жизни. Нам чуждо…

– Рада слышать, – сухо проговорила Вейнте, – но мой принцип – не рисковать. Теперь, когда урукето отправился назад, лишь леса остаются для недовольных своей судьбой, для тех, кто пожелает бежать. И не одна ты, все твои товарки будут теперь работать лучше.

– Но мы ведь по-прежнему пленницы…

– Нет, – твердо ответила Вейнте, – вы свободные жительницы Алпеасака, обладающие всеми правами граждан. Не следует путать то, что есть, с тем, что было. Совет Инегбана решил, что вы недостойны его гражданства, и сослал вас сюда, чтобы в новом городе вы начали новую жизнь. Надеюсь, вы поймете, что не следует повторять старых ошибок на новом месте.

– Ты грозишь нам, Вейнте? Или, как эйстаа Алпеасака, считаешь нас не такими, как прочие жительницы, и объявляешь, что станешь относиться к нам иначе?

– Это не угроза, а предупреждение, моя эфенселе. Учись на том, что случилось. Верьте во что угодно, но среди своих, и все свои тайны держите при себе. Я запрещаю вам разговаривать с остальными. Они не желают знать вашей чуши.

– А тебе откуда это известно? – сурово спросила Энге. – Или ты настолько мудра?

– Достаточно мудра, чтобы видеть в вас источник беспокойства, – отрезала Вейнте. – И уверена в этом настолько, чтобы позаботиться о мерах предосторожности: за вами будут следить. Уж здесь вы не сумеете натворить такого, как в Инегбане. Я куда менее терпелива, чем тамошний совет.