Ван Гог: Когда ты убежал, я отдал распоряжение доставить тебя в любом виде – живым или мертвым. Тебе просто повезло, что ты повстречал Родена и остальных. Хотя и они могли тебя прихлопнуть в любую минуту.

Дюрер: Мне не показалось, что они настроены против меня.

Ван Гог: Ты знаком с ними несколько часов. Что ты можешь о них знать! Слушай меня внимательно! Ты здесь для того, чтобы, будучи Альбрехтом Дали, делать скрупулезные записи всего, что видишь и слышишь.

Дюрер: Я помню об этом. Если ты дашь мне компьютер, я напишу тебе полный отчет о том, что произошло с того момента, когда я встретил проститутку на трассе, до этой минуты.

Ван Гог подвинул ко мне свой нотбук. Он был уверен, что я блефую. Мне потребовалось полтора часа, чтобы написать этот текст, от встречи на трассе до слов «этот текст».

Раздался звонок в дверь.

– Это Роден, – Ван Гог взял со стола переполненную окурками пепельницу, чтобы вытряхнуть ее по дороге, и пошел открывать дверь.

Я поставил в тексте последнюю точку.

– Ты поедешь с нами, Винни? – спросил Роден.

– Нет, Огюст… –Ван Гог кивнул в сторону компьютера. – Статьи молодых авторов. Сегодня нужно прочитать.

Мы подъехали к одному из культурных дворцов. На мостовой толпилась искрящаяся публика.

– Что здесь будет происходить? – поинтересовался я.

– Вручение наград в области музыки, – ответил Роден, вертевший головой в поисках места для парковки. – Профанация – призы из глины, покрытой золотой краской. Я вручаю награду, Яблонская получает.

Мы вышли из машины.

– Одень это, – Роден протянул мне VIP-бейдж. – За сценой снимешь.

В VIP-зоне мы оказались через две минуты. Он оставил меня возле буфета, пообещав вернуться через десять минут. Я оказался в толпе, состоявшей из безбашенных музыкантов, безгрудых моделей и людей без определенных занятий. Я очень весело провел минут тридцать, съел за это время восемь бутербродов, а Роден все не появлялся. Из разговоров я понял, что церемония уже началась

– награждали клипы.

Я прошел за кулисы, выглянул в зал – полно людей. На сцене стоят женщина и мужчина. Мужчина – не Роден. О чем-то рассказывают, в основном называют песни и фамилии. Потом начали показывать клип. С того места, где я нахожусь, экран не виден.

Я решаю вернуться в буфет, но, видно, сбиваюсь с маршрута, потому что вместо буфета оказываюсь в коридоре с множеством дверей. Будучи уверен в том, что коридор ведет туда, куда мне нужно, я добираюсь до двери в конце и оказываюсь в гримерке Татьяны Яблонской.

Она в кресле перед огромным зеркалом, читает журнал. Одна девушка делает ей прическу, другая – макияж. Полностью седой мужчина лет тридцати пяти разговаривает по мобильному телефону у окна.

Все, кроме Яблонской, повернули ко мне головы, взгляд, оторванный от журнала, отразился в зеркале.

– Что Вы здесь делаете? – незнакомец опустил руку с мобильным телефоном.

Действительно, что я здесь делаю?

Еще до истории с замещением Альбрехта Дали мне часто казалось, что я живу то своей, то не своей жизнью. И самое страшное – никакой разницы между «своей» и «не своей» определить было невозможно. Произносишь какие-то слова и понимаешь, что просто передаешь тому, кого не знаешь, информацию, которой не владеешь.

– Если Вы сейчас же не уйдете, я позову охрану! Я – продюсер певицы, и требую, чтобы Вы ушли!

Я вижу, что ты продюсер.

– У меня письмо для Вас, – я обращаюсь к Яблонской, только к ней.

– От кого письмо? – спрашивает продюсер.

Молчание.

– От кого письмо? – спрашивает Татьяна.

– От Сальвадора Дали.

Продюсер начинает вызов охраны, лихорадочно вдавливая кнопки в свой телефон, но Яблонская останавливает его.

– Давай письмо, – говорит она мне.

Я протягиваю ей книжный листок, на котором Сальвадор вывел свои последние каракули. Она читает.

– Я слышала про это письмо, но не видела его. Где ты его взял?

– Без свидетелей, – я забираю письмо.

– Мне на сцену через пять минут, – отвечает Яблонская. – Давай встретимся возле служебного выхода через час, в 22.00. Я буду с охраной, но беседовать с тобой мы будем один на один. Как тебя зовут?

– Альбрехт.

– Приятно было познакомиться.

Ее продюсер проводил меня до того места, где мы расстались с Роденом, и на прощание пожал руку двумя пальцами. Роден был тут как тут.

– Ты куда пропал, Альбрехт? Я тебя повсюду ищу. Яблонскую я увижу через пять минут, на сцене. Я предложу ей познакомиться с тобой. Если у нее нет других планов на вечер, ваша встреча произойдет сегодня.

Он снова исчез, а я вышел на улицу, чтобы отдохнуть от шума и света. Присев на мраморную ступеньку, я закурил. Это была та самая сигарета, которую дал мне индус на трассе. Дым оказался немного горьким, а после третьей затяжки я сильно закашлялся. Теперь ее запах и вкус не казались мне такими привычными. Я повертел в руках сигарету – вместо торговой марки возле фильтра был нарисован широко раскрытый глаз. Я выбросил окурок и встал, чтобы совершить прогулку вокруг дворца культуры. Знаю только, что этот круг не замкнулся.

Снова видел Кете во сне.

Зачем я пишу об этом? Бред!

Вера почувствовала, что я проснулся, и зашла в спальню.

Мухина: Может быть, тебе это и не интересно, но я волновалась за тебя.

Дюрер: Почему ты волновалась?

Мухина: Не думай, что я не знаю о том, что с тобой происходит. Сначала ты убегаешь из ресторана, и Ван Гог объявляет на тебя охоту. Я сама участвовала в твоих поисках, если хочешь знать. После этого – вчерашняя история. Твое счастье, что Гоген обнаружил тебя раньше, чем милиция.

Дюрер: А что я делал, когда Гоген меня нашел?

Мухина: Ты ничего не делал. Ты лежал на ступеньке с открытыми глазами и ртом.

Дюрер: Интересно.

Мухина: Очень интересно. Ты что, такой же наркоман, как и они?

Дюрер: Послушай, Вера, какого черта ты меня отчитываешь? Ты ведь мне не жена.

Мухина: А жене бы ты позвонил? Хотя бы раз за двое суток?

Дюрер: У меня не было времени на звонки. И телефона у меня нет.

Мухина: Есть. Вот твой телефон.

Она протянула мне маленький серебристый телефон. Он звонил.

– Привет, это Винсент. С тобой все в порядке?

Да, Винни, все ОК.

– Вчера Роден потерял тебя на вечеринке, куда вы вместе пошли.

Там была такая толчея, много алкоголя, и я потерялся.

– Алкоголя и наркотиков, судя по всему. Роден звонил минуту назад. Яблонская встретится с тобой в час дня.

Я посмотрел на часы. Половина одиннадцатого.

– Вы встречаетесь в том ресторане, где мы уже обедали. Поедешь с Гогеном. Я прочитал твои записи. Молодец. Продолжай записывать, начинай анализировать. Чем ты намерен заниматься до обеда?

Позавтракаю, схожу в душ, займусь сексом. «Поработаю за компьютером», – отвечаю я.

Все происходит в обратной последовательности: секс – душ – завтрак.

– Я знала Пикассо, – говорит Мухина.

Я продолжаю уплетать омлет с грибами.

– Он был странным человеком, но не настолько странным, чтобы застрелиться в туалете клуба. Сначала Дали, теперь Пабло… Так глупо, без объяснения причины… Тебе кофе с молоком?

Без молока. Без объяснения причины. Предсмертная записка. Если Дали ее оставил, то почему этого не сделал Пикассо? Или сделал?

Я звоню Ренуару.

– Алло, Огюст?

– Привет, Альбрехт! Как самочувствие?

– Я хотел уточнить одну деталь, это важно для повествования. Какие вещи находились в карманах Пикассо?

– У меня есть список из милиции. Отправить тебе по e-mail или прочитать сейчас?

– Прочитай, пожалуйста.

– Носовой платок, зажигалка, пачка сигарет, зеленый фломастер, три презерватива. И кое-что вы забрали сами. Помнишь, что именно?