— Не верти вола, старик, — жалобно сказал Косталевский. — Кому? Больше, чем за лимон? Но я же спрашивал… Кто?

— Этого я тебе, к сожалению, сообщить не могу. Сам знаешь — коммерческая тайна. И не переживай так — ну, обломилось, ну, с кем не бывает… А Лопухину этому передай…

— Что? — убитым голосом спросил Сашка.

— Чтобы шел в задницу, — с удовольствием сказал я. Честно говоря, я хотел передать лысому более экспрессивное пожелание, но из комнаты, где находилась Наташа, все было отлично слышно. — Можешь также объяснить ему, что никакой вещи, которую он хотел бы купить, у меня нет и никогда не было. Так что пусть не расстраивается.

— Так как же, — теперь в Сашкином голосе слышалось злое недоумение. — Значит, у тебя ничего нет? А что ж ты мне мозги вправляешь про то, что договорился? Или все-таки есть?

— С первым апреля, — сказал я. — Извини, что вовремя не поздравил, замотался, знаешь… Будь здоров, старик.

Когда я вернулся в комнату, Наташа стояла у незашторенного окна и смотрела на дождь. Я подошел и стал рядом. С письменного стола глядела на нас давешняя «поляроидная» карточка — три унылых лица на веселом глянцевом фоне. Так мы стояли довольно долго.

— Это опять был тот человек? — спросила она, наконец.

— Хромец волнуется, — ответил я. — Он не намерен больше ждать. Странно, не понимаю его — он же бессмертный, что ему — веком больше, веком меньше… И Косталевича жалко — потерял свои законные сто тысяч.

— Завтра — похороны, — сказала Наташа. Я промолчал. По стеклу стекали широкие, искажавшие наши отражения, струи дождя.

— Страшно, — Наташа поежилась и плотнее запахнулась в халат. — С тех пор, как появилась эта Чаша… нет, раньше, когда умер дедушка Димы… стало так страшно… холодно…

— Потерпи до завтра, — сказал я. — Завтра все кончится.

— А если они тебя убьют? — спросила она, не поворачивая головы.

— Во-первых, едва ли у них это получится. А во-вторых, даже если и так… по крайней мере, Чаша не достанется Хромцу. Уж эти ребята ее так просто не отдадут. Переправят куда-нибудь в Японию — и ищи ее по новой… А ты успокоишься, узнав, что я отдал жизнь во благо человечества.

— Дурак, — сказала Наташа, но таким тоном, что я не обиделся.

Я внимательно посмотрел на нее, потом обнял за плечи. Она не шевельнулась.

— Я думал, тебе уже все равно, — сказал я. — Извини.

Минуту или две мы молчали.

— Понимаешь, Ким, все очень сложно…

— Ага, — отозвался я. — Понимаю.

— Я не знаю. До сих пор не знаю наверняка…

Я промолчал.

— Я не люблю, когда меня заставляют против моей воли!

— Кто ж любит, — сказал я.

— Ким… ты очень на меня обиделся?

Я осторожно провел пальцами по ее волосам.

— Что ты, Натуля… Чем ты могла меня обидеть? Это я, возможно…

— Только не надо притворяться, — тихо попросила она. — Ты вел себя, как ребенок. Это меня разозлило.

Я подумал.

— Я, наверное, люблю тебя, — сказал я. — Никому этого не говорил, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать… Вот поэтому-то все так и выходит…

За окном громыхнуло. Наташа полуобернулась и притронулась сухими губами к моей щеке.

— Ты сказал страшную вещь, Ким. Я так надеялась, что ты все-таки этого не скажешь…

— Почему? — тупо спросил я.

— Теперь ты просто не оставил мне выбора… Прости, — она высвободилась и пошла к двери.

— Постой, — сказал я. — Там дождь… Я не пущу тебя!

Она все шла к двери, и я представил себе, как она выходит на улицу, ловит такси и уезжает — к ДД, к тетке — неважно, уезжает и оставляет меня одного в моей пустой квартире, еще более несчастного, еще более раздавленного и жалкого, чем час назад. Это был конец, и я отчетливо понял, что произойдет, когда за Наташей захлопнется дверь. И в эту секунду раздался оглушительный стук.

Кто-то изо всех сил барабанил по кожаной обивке и по деревянному косяку двери, отчаянно стремясь ворваться в квартиру. Я прыгнул вперед, схватил Наташу за плечо, отбросил ее назад в комнату и, вытащив пистолет, прижался к стене сбоку от двери.

— Кто там? — Ответа не последовало, но удары обрушились на косяк с новой силой. Я почувствовал, как стекает по спине холодная липкая струйка пота, и открыл замок.

На пороге стоял Пашка, с упоением молотивший по деревяшке найденным где-то ржавым болтом величиной с хороший подберезовик.

— А, Ким, — сказал он, не прекращая своего увлекательного занятия, — привет. Я в гости пришел.

Я отобрал у него болт и молча, но очень сильно зашвырнул его в темный угол нашего коридорчика. Он испугался — в таком состоянии он, по-моему, никогда еще меня не видел.

— Иди домой, — глухо сказал я. — Иди домой, я сказал!

В это время, как нельзя более кстати, распахнулась дверь Пашкиной квартиры и в коридорчик выглянула Пашкина бабушка. Я молча развернул малолетнего диверсанта на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в направлении к родному дому. Затем закрыл дверь, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Наташа подошла ко мне сзади и обняла за пояс. Я высвободился и повернулся к ней — страх медленно уходил из ее глаз, и теперь в них была только боль.

— Ким, ты понимаешь, что если тебя завтра убьют…

Господи, подумал я, Господи Боже милосердный, неужели такое возможно?

— Нет, — сказал я и взял ее руки в свои. — Нет, меня не убьют завтра… Это я тебе обещаю.

А потом, когда мы лежали рядом обнявшись и я смотрел, как она дышит во сне, бесшумно и ровно, и любовался ее подрагивающими длинными ресницами, тьму за окном располосовал чудовищный ослепительно-белый разряд, и на мгновение все в комнате, залитой бело-голубым электрическим светом, стало мертвым и страшным. И Наташа застонала, не просыпаясь, и я замер над ней, парализованный ужасом, потому что услышал за раскатившимися ударами грома — тяжелые, размеренные, неотвратимые шаги судьбы.

— Мать твою так и еще раз так! — сказал таксист, сворачивая вслед за черным БМВ Олега на подозрительно расплывшуюся от дождя дорогу, уводившую вглубь елового леса. — Мы ж здесь завязнем на раз…

— Спокойно, — сказал я. — Раз он проедет, значит, и мы проедем.

— Ага, — хмыкнул таксист. — У него подвеска знаешь, какая?

В этот момент мы выскочили на неожиданно приличную бетонку, которая здесь, посреди леса, смотрелась странно. Шофера это удивило, меня — не очень.

Олег впереди посигналил габаритами и сбросил скорость.

— Подъезжаем, — пояснил я шоферу. — Будьте осторожней.

— Ага, — снова буркнул он.

Я расстегнул куртку — теперь пистолет можно было выхватить из кобуры практически мгновенно. Крепче сжал лежавшую у меня на коленях сумку с Чашей.

— Помните, о чем я вас предупреждал. При нападении или любой другой опасности — сразу сигнальте.

— Угу, — ответил таксист.

Он мне нравился. Стокилограммовый квадратный дядька с головой безрогого микенского быка и золотыми зубами. Мне рекомендовал его один мой приятель, долгое время специализировавшийся на охране ценных грузов, а затем ушедший на повышение в личные телохранители какого-то крупного фирмача. По его словам, таксист бывал в переделках, и, по моему, так оно и было. Я прикинул, сколько понадобится человек, чтобы с ним справиться, и решил, что за тылы можно не волноваться.

— Если увидите, что я бегу, заводите мотор сейчас же. Откройте дверцу и разворачивайтесь — я впрыгну на ходу.

— Не бэ, — сказал он снисходительно, — сделаем.

Бетонка уткнулась в металлический, крашенный зеленым забор. Олег посигналил, и цельнометаллические ворота медленно сдвинулись в сторону, открывая двухэтажный, солидных размеров дом из красного кирпича.

— Остановитесь перед воротами, — распорядился я. — И можете сразу же разворачиваться.

«БМВ» подъехал вплотную к дому и остановился перед черным прямоугольником полуподземного гаража. Олег вылез и раскрыл зонт. Помахал нам рукой.