– Нашла что-нибудь? – спрашивает Итан.

– Пока нет. Сама не знаю, что ищу. А ты?

– Тоже ничего. Такое чувство, что толку воду в ступе.

Я кручу дальше, дохожу до фотографий, где Джейсон еще грудной ребенок. Тереза молода и счастлива. Иду дальше, потом останавливаюсь. Перехватывает дыхание. Кликаю мышкой по фотографии. В первые секунды глазам своим не верю. Подвигаю компьютер к Итану.

– Как думаешь, на кого он похож? Кто стоит рядом с Терезой?

Он вглядывается в снимок, потом смотрит на меня:

– Думаешь, это Эндрю Болтос?

Сердце мое начинает стучать.

– А ты?

Итан смотрит еще раз. Прокручивает дальше.

– Вот еще одна. Тут есть пометка. Написано, что это Эндрю.

– Я почти уверена: это он.

– А она кто такая?

– Она – первый человек, на имя которого выписан документ из красной папки. Там есть приписка: «пациент № 1» – и вопросительный знак. Мне кажется, отец пытался проследить самые ранние симптомы грядущей чумы крови. Но я не понимаю, что ее связывает с Эндрю Болтосом.

Итан все еще изучает фотографии.

– Мне кажется, они были любовники. Посмотри, очень похоже.

– Действительно. Вот это да!

На одной из фотографий они совсем уж откровенно обнимаются.

– Еще бы, тут уж нетрудно догадаться, – добавляю я. Мозг мой лихорадочно работает. – Ну и что это значит? Может, она заразила Эндрю Болтоса? – Пытаюсь прикинуть время – на ранних стадиях вирус болезни имеет гораздо более долгий инкубационный период. – Но какое это имеет отношение к Моне Гали? Может, она тоже заразилась? И связано ли с этим ее убийство? Я думала, Гали убили из-за каких-то ее исследований. Поэтому Болтос и похитил из компьютера все материалы.

– А если это просто совпадение?

– Не знаю… – Я кладу голову на подушку. Как все это утомительно. – Нет, не думаю.

– Может, как раз в этом направлении и копал твой отец.

– Но я не уверена, нашел ли он тут связь с убийством Моны Гали.

– Выходит, мы с тобой понемногу продвигаемся?

– Да, похоже на то. – Я отодвигаю компьютер в сторону и ложусь на спину. Закрываю лицо ладонями. – Хотелось бы только знать, куда именно.

Итан перекатывается по кровати и накрывает меня телом. Долго ли мы сможем лежать вот так на кровати вместе, пока не случится то самое? Я обнимаю его обеими руками. Поглаживаю плечи, спину.

– Хорошо ли это? – слегка задыхаясь, спрашиваю я.

– Хорошо. – Итан поставил локоть рядом с моей головой, чтобы немного уменьшить вес. – Очень даже хорошо.

Наклоняется и целует, долго и глубоко. Меня охватывает такое сильное желание, что я пугаюсь. Отталкиваю его и сажусь на кровати:

– Итан, не надо так. Нам нельзя.

Он тоже садится:

– Вот это я и хотел бы выяснить. Ну почему ты веришь каждому их слову? Почему ты думаешь, что можешь причинить мне вред? А если это еще одна ложь, чтобы ты постоянно чего-то боялась и ни с кем не общалась? Если все, что они вбивают вам в головы, – враки?

– Да, может, и враки. Я думала об этом. – Я кладу руку ему на бедро. – А что, если нет? – продолжаю я сдавленным голосом. – Я прибыла сюда знаешь откуда? Ты хоть представляешь, как там у нас все ужасно? Это здесь у вас все так миленько, тишь да гладь… Я ужасно боюсь, вдруг с тобой что-нибудь случится. Неизвестно, что я принесла оттуда с собой. А мы с тобой и так зашли далеко.

Итан становится на колени возле моих ног и берет в ладони мои щеки. Глаза смотрят прямо на меня, взгляд серьезен.

– Послушай меня, Пренна. Ты хоть знаешь, как давно я люблю тебя? Когда я с тобой, мне ничто не угрожает. Не может такого быть. Я в это не верю.

– А вдруг…

– Сказать тебе правду?

– Ну скажи…

– Дело в том, что, если я сейчас стану заниматься с тобой любовью, мне совершенно плевать, буду я жив или завтра умру.

Глаза мои полны слез, но я не могу сдержать улыбки:

– Зато мне не плевать. Очень даже, понятно?

Мы обедаем в патио мексиканского ресторана, освещенном мерцающими лампочками. Итан размахивает своим фальшивым удостоверением личности и возвращается с кувшином сангрии.

С удовольствием поедая энчиладу, я вдруг вижу, что на руку Итана садится комар. От неожиданности кровь ударяет мне в голову. Не думая, что делаю, я с яростью хлопаю по его руке.

Итан смотрит на меня обалделыми глазами.

– Прости, – шепчу я.

А у самой голова уже поплыла. С сангрией я слегка переборщила. Да и вообще, сегодня я что-то слишком возбуждена. Гляжу на ладонь с раздавленным насекомым, потом протягиваю ему:

– Вот, убила.

– Да уж… – Глаза у Итана как тарелки. – Спасибо, что руку не сломала.

– Сейчас вернусь, – говорю я.

Встаю и кладу салфетку на стол. Иду в туалет, смываю с ладони мерзкую тварь. Мою руки с мылом.

Гляжу на себя в зеркало и вижу в глазах слезы. Чувства совершенно растрепанные. С чего это вдруг я такая счастливая? С того, что взяла и влюбилась? Вообразила, что это и есть настоящее счастье?

Возвращаюсь к столику. Пытаюсь снова выглядеть беззаботной девчонкой с пляжа, но что-то плохо выходит.

– Все нормально? – спрашивает Итан, проницательно вглядываясь мне в глаза.

– Да. Видимо. Прости, наверное, тебе было больно.

– Это точно был комар? – Итан смотрит на меня озабоченно.

Ставлю локоть на крышку столика, подпираю подбородок. От энчилады, еще несколько минут назад казавшейся восхитительно вкусной, теперь чуть не тошнит.

– Да, кажется.

Больше вопросами он не докучает. Ждет, когда заговорю я.

А я готова много чего наговорить, у меня в запасе есть что рассказать. Открываю рот и начинаю:

– У меня было два брата, оба младшие. И оба погибли от чумы. Старший, Джулиус, был на два года младше меня. Мы с ним очень дружили, у меня таких близких друзей больше не было. Когда он умер, ему только исполнилось семь лет. А младший, Рем, умер еще грудным ребенком. – (Итан берет меня за руку.) – Официально у него не было имени. Во всяком случае, так считала мама. В самый разгар чумы люди вообще перестали давать младенцам имена, потому что очень многие умирали, но отец потом всем справил свидетельство о рождении, где у каждого было указано имя, и настоял, чтобы мы так их и называли, даже когда братья умерли.

– А твоя мать что, так не делала? – спрашивает Итан.

Я качаю головой:

– После того как мы оказались здесь, мама всего несколько раз мельком вспоминала про них и ни разу не назвала по имени. Я ее понимаю. Ей слишком тяжело.

Итан молчит, видно, что переживает. Не меньше, чем я.

– Я с ужасом вспоминаю огромную красную опухоль на щеке Рема. Вокруг нас давно уже свирепствовала смерть, люди мёрли как мухи, а нашу семью зараза пока обходила стороной. Никто не заметил, как Рема укусил комар. Везде у нас были защитные сетки, мы под ними и спали, и ели. Мы тщательно следили, чтобы не было ни щелочки, опрыскивали все ядовитыми веществами против насекомых и молились… Каждый комар означал для нас смерть. И мне нелегко отвыкнуть, даже сейчас. А там у нас воздух намного более влажный и климат гораздо теплее. И комар олицетворял для нас несчастье, мировое зло. – Я закрываю глаза. Перед внутренним взором встает картина той жизни, но я поскорей отбрасываю ее. – Каждое красное пятнышко на щеке ребенка могло свести с ума. Мама сказала, что это, наверное, прыщик вскочил… да мало ли что. Но на четвертый день появились зловещие симптомы: жар, сыпь и покраснение глаз. А Рем тогда все еще улыбался. Он понятия не имел, что заразился страшной болезнью. Жутко было на это смотреть. Но ничего поделать было уже нельзя.

Итан сжимает мне руку.

Я сама удивляюсь: с чего это вдруг ударилась в воспоминания. Надо же, помню такие подробности. Память – это как глубокий колодец, и не знаешь, что там есть, пока не опустишь в него ведро и не поднимешь полное на поверхность.

– И главное, все это было в порядке вещей, вот в чем штука. Такое случалось везде, каждый день. Жизнь продолжалась, и никто не знал, чья очередь следующая, мамина, папина или моя. Оглядываясь назад, я вижу полную картину трагедии, но сейчас все кажется дурным сном. Было ли это только начало? Или уже конец? Смерть поджидала тебя каждую минуту, но в этом ужасе оставался и шанс выжить. Правда, состояние было такое, что не хотелось ни того ни другого, вообще ничего. У меня был знакомый мальчик, который в один день потерял обоих родителей. Его нашли сидящим на полу рядом с их телами. Он не знал, что делать.