В продолжение обеда она ни разу не взглянула в сторону Майкла. Она часто наполняла стакан доктора и свой собственный и, когда бутылка кларета опустела, спросила другую. Она как будто надеялась в вине почерпнуть необходимое ей мужество. Но она чувствовала, что Майкл сидит там и смотрит на нее, смотрит, смотрит. Она не смела представить себе, что он думает… Бойльстон, с масляными глазками, красный от выпитого вина, наклонился к ней через стол и влюбленно пробормотал:
— Сегодня вечером ты хороша, как никогда, Зельда! Твой старик ослеплен! И отчего бы тебе не быть всегда такой милой со мной, как сегодня, а, Зельда, цветочек?
Налево от нее находилось большое зеркало, и она могла видеть в нем ту часть зала, где сидел Майкл и его товарищи. Она решилась кинуть туда быстрый взгляд. Так и есть! Повернувшись на стуле, он не сводил с нее глаз. Зельде показалось, что она сейчас упадет в обморок. Она залпом выпила свое вино. Улыбаясь доктору, делая вид, что ее занимают его остроты, и даже отвечая на них, она уголком глаза не переставала следить за тем столом… на другом конце зала и теми четырьмя молодыми людьми, сидевшими там. Один раз ей даже показалось, что она различает голос Майкла.
Наконец, он поднялся, надел пальто… Зельда продолжала оживленно болтать с доктором. И только много времени спустя снова взглянула в ту сторону. На месте Майкла уже сидел какой-то пожилой господин. Тогда нервный смех вырвался из ее горла, а за смехом — короткое рыданье. Бойльстон подумал, что она захлебнулась, и стал настоятельно советовать ей выпить поскорее еще вина.
Двумя часами позже — мучительная ночь с Бойльстоном, ласкавшим, нашептывавшим, раздражавшим ее нестерпимо. Ни сна, ни отдыха. И только это животное рядом с ней, которому она нужна для его мерзких утех и которое не выпустит ее!
Утром, разбитая, она написала:
«Дорогой Майкл! Мне нужно тебя видеть, я больше не могу выносить свою жалкую жизнь. Я, конечно, заметила тебя вчера вечером, не хотела только показать этого. Но сердце мое звало тебя все время, Любимый, где и когда мы встретимся? На этот раз я не обману. Мне нужна твоя поддержка и твоя любовь.
Зельда.»
Два дня спустя они встретились в читальне и вместе вышли на улицу. Резкий ветер, взметавший пыль и мусор, казался им летним зефиром, шумная улица — пустынным лугом, в воздухе носился запах полевых цветов, и где-то над их головами звучала трепетная музыка.
— О Майкл, милый, я так несчастна!
— Зельда, Зельда, что я могу? Как мне помочь тебе?
— Ты так добр, что пришел, что захотел видеть меня!
— Но, дорогая, ты не знаешь, как я тосковал по тебе. Я бы пришел с другого конца света!
Нежные слова. Бессвязные уверения. Они снова вместе — вот что главное. Вместе. И теперь, — твердили они друг другу, — теперь ничто не разлучит их.
Они бродили по улицам, не замечая ничего вокруг, видя только друг друга. У фонтана Лотты он купил ей букетик фиалок за десять центов. Они незаметно пришли в Китайский Город, и на маленьком балконе над узкой, вонючей улочкой сонный китаец подал им чай и рисовый пудинг.
И здесь Зельда рассказала Майклу всю свою историю, рассказала со страстными слезами, со сбивчивыми объяснениями сквозь всхлипыванья, не щадя себя. Она не смела смотреть на него, пока говорила, боясь, что выражение его лица отнимет у нее мужество рассказать все до конца. Когда она кончила, Майкл не проронил ни звука. Молчание длилось долго. Наконец, Зельда решилась поднять глаза. Случилось то, чего она и опасалась. Он сидел, как убитый, уставясь на свои руки каким-то тупым, стеклянным взглядом. Ни следа обычного веселья не осталось на его вмиг осунувшемся лице. У Зельды снова вырвалось рыданье: со страшной ясностью она поняла вдруг, что потеряла его, поняла, как глубоко она его ранила, глубже, чем опасалась.
О, он должен простить ее, они снова должны стать друзьями! Чего бы это ни стоило, он должен снова быть ее Майклом, ее товарищем, самым близким и любимым. Только его дружба и любовь вернут ее душе мир и счастье.
Они были одни на маленькой террасе. Тяжелые вышитые золотом занавеси отделяли их от соседней комнаты, а лакированная решетка защищала от взглядов редких прохожих.
Зельда встала, обошла стол, упала перед Майклом на колени и обхватила его руками.
— Майкл, Майкл, — шептала она жалобно.
Гримаса острого горя исказила лицо юноши. Он отшатнулся. Губы его дрожали. Но она торопливо, как бы стараясь унять эту дрожь, прижалась к ним своими губами.
— Не отворачивайся от меня, милый! Я не могу жить без тебя. Одного тебя я люблю во всем мире, только одного тебя, и я не могу больше… Для чего мне жить, если ты не захочешь простить меня?.. Только люби меня, Майкл, — больше мне ничего не надо. Я лишилась твоего уважения, я знаю, но разве ты не можешь, не уважая все же любить меня? Майкл, ты должен простить! Говорю тебе, я не смогу жить, если ты не простишь меня! Я снова заслужу твое доверие, дай мне только заслужить его! О Майкл, ты должен, должен дать мне возможность искупить все!
Она притянула его голову к себе и целовала его глаза, лоб, щеки и губы, и от ее слез стало мокрым все лицо Майкла. И вдруг он крепко обнял ее, отдал поцелуй. Они в отчаянии прильнули друг к другу. Сердца их бешено колотились, боль и желание боролись в них.
В эту ночь Зельда была одна. Тьма и шорохи в пустых комнатах окружали ее. Из окна лился свет уличных фонарей.
Она не чувствовала удовлетворения. Этот вопрошающий, остановившийся взгляд Майкла, с которым он ушел от нее, его неподвижность и молчаливость после порыва страсти… Он пытался быть таким же нежным и веселым, как всегда, но за этим чувствовалась скрытая боль. Ни слова упрека, ни слова осуждения… но он был так сдержан! Он не принял ее снова в свое сердце. Он не чувствовал к ней больше того, что прежде!
Слезы текли по лицу Зельды, она кусала руки, шепча его имя в темноте.
— Майкл, Майкл! О боже, хоть бы мне умереть!..
Кровать, на которой она лежала, — кровать Бойльстона — жгла ее тело. Она сбросила одеяло, вскочила… Съежившись в кресле у окна, в своей тонкой сорочке, она просидела так до утра, выглядывая на улицу, прислушиваясь к шагам случайных прохожих, нарушавшим тишину ночи.
Два дня тоскливого беспокойства и ожидания, потом записка:
«Сегодня днем, в три, в библиотеке, если тебе удобно.
Майкл.»
Снова любовная горячка. Тайные встречи, краденые часы, упоение и плен страсти.
Но что-то изменилось. Майкл был уже не тот, прежний, веселый и милый мальчик, что жил с матерью на Сакраменто-стрит. Зельда боялась вдумываться в эту перемену. Может быть, он просто стал старше? Больше знал теперь о жизни, о людях?.. Наивный, любящий мальчик, которого она знала два года назад, превратился в мужчину. Но все это не объясняло до конца перемены в нем. Зельда теперь часто плакала — плакала от избытка любви к нему. А он часто, не сознавая того, унижал ее, это ее-то, которая считалась всегда такой гордой! Он был добр и ласков, он был неспособен на сознательную грубость, — и тем не менее постоянно причинял ей боль, и чем дальше, тем сильнее.
Прошли дни, недели, месяцы, пока Зельда, наконец, заставила себя посмотреть правде в лицо: Майкл «снисходил» до нее, бессознательно смотрел на нее сверху вниз. Она больше не была Зельдой Марш, племянницей Бэрджессов, его товаркой по школе, его «девочкой», его «милой». Теперь она — «Бойльстонова любовница», «содержанка», одна из тех, к кому мужчина приходит украдкой «развлечься на часок».
Зельда мучительно переживала свой позор, но жила только теми часами, что проводила с Майклом: она приносила ему маленькие подарки, сделанные ею самой, и коротала дни, придумывая новые, вспоминая все, что говорил Майкл: его взгляды, все-все мелочи, показывавшие, что он думает о ней и любит ее.
Промежутки между свиданиями были для нее адом. Бойльстон с его приторными нежностями, с надоевшими разговорами о своих делах, его хныканьем и упреками, его похотливыми ласками, возмущавшими и унижавшими ее, становился ей с каждым днем противнее. Но она чувствовала, что надо быть покорной, и подставляла ему губы, еще трепетавшие от поцелуев Майкла, терпела его ненавистные объятия, когда всеми фибрами души призывала того, кого она любила!
