Медленно текли слова. Зельда, не щадя себя, рассказывала все. О Майкле, о Бойльстоне. Закрыв глаза, рассказала, как делила себя между ними обоими. Потом — о бегстве Майкла, о своем уходе от доктора, о Джордже, о безобразной обстановке жизни во время странствований с водевилем; рассказала и о последнем этапе — скачках, игре в карты, голодном существовании; рассказала о Джерри, о пожертвовании ребенком, об ужасной последней сцене с мужем, о болезни…

— Это была болезнь не только тела, но и души, — закончила она. — Я дошла до последнего предела… до последней черты, и, когда переболела, что-то новое родилось во мне. Я решила стать другой, жить по-другому… мне казалось, что все, с кем сводила меня судьба, были несчастны из-за меня и приносили несчастье мне. И что отныне надо жить одной, не вымаливать любви и не любить никого… Я не хочу, чтобы мужчина вмешивался в мои дела… Это принесет страдание и ему, и мне.

Она замолчала, и некоторое время слышались только ночные звуки: шептались листья над их головами, жалобно и звонко болтали лягушки. Том сидел, согнувшись, подпирая голову руками, глядя на черный пруд у своих ног.

— Теперь вы сами видите, милый, что я не могу стать вашей женой. Из этого не вышло бы добра. Не будем говорить: «достойна» — «недостойна», это неподходящие слова. Просто вам не такая жена нужна. Я — человек из другого мира. Разведусь я с Джорджем или нет — это дела не меняет. Я связана не этими, а старыми цепями. Только на минутку подумайте о вашей матери… впрочем нет, это не из-за нее и не из-за того, что когда-нибудь гадкие сплетни о моем прошлом причинят вам муку. Я не хочу выходить за вас, зная, что внесу только горечь и разлад в вашу жизнь. А я не хочу этого, Том, я вас слишком по-хорошему люблю, вы слишком мне дороги…

Голос резко оборвался — и в тот же миг Том очутился на коленях перед нею.

— Не говорите мне, что любите, раз вы не хотите стать моей! Какое мне дело до того, кем вы были, какую жизнь вели! Я не ту женщину, какой вы были, люблю, я люблю вас такую, какая вы сейчас!

— Тсс! Нет, нет! — Она мешала ему говорить, но он не обращал на это внимание.

— Никто из нас не святой, Зельда. И я грешил, и в моем прошлом есть позорные, презренные страницы, и я бы многое отдал, чтобы исправить то, что сделано, и забыть о нем… А между тем это вас не беспокоит? Вы не судите меня, почему же я должен судить вас? Я вас люблю, вы нужны мне…

— Том, погодите! Послушайте…

— Нет, я достаточно слушал вас! Теперь вы послушайте меня!..

Они смотрели друг на друга чуть не со злобой.

— Я не дам себя отуманить словами… Это все — ерунда — то, что вы тут наговорили… то есть я хочу сказать, не может иметь решительно никакого влияния на вопрос о нашем браке. Вы сами сказали только что, что любите меня. Это все, что мне надо. Зачем вы тут приплели мою мать, мнение людей?.. Я вас люблю. Разве этого недостаточно? Вы мне сказали все о себе, а теперь я вам говорю, что я хочу вас в жены!

Она закрыла ему рот рукой и держала до тех пор, пока он не замолчал.

— Помолчите, Том, не говорите мне таких вещей. Вы — рыцарь, Том. Я поняла значение этого слова только с тех пор, как узнала вас. И рыцарство внушает вам эти слова, о которых потом, может быть, вы пожалеете… Тсс, милый, дайте мне кончить! Зачем мучить и себя, и меня? Луна, этот запах цветов, наша близость — ведь так легко обезуметь от всего этого! И ни один из нас не может быть ответственным за то, что скажет сегодня ночью. Завтра подумайте, вспомните все, что услышали… и вы поймете, согласитесь со мной, что лучше нам остаться только друзьями. Тише! Погодите… Ведь вы не хотите, чтобы я была несчастна? Чтобы жалела потом, что вышла за Вас? А мы оба пожалеем, поверьте мне. Я цепляюсь изо всех сил за ту новую жизнь, что принесла мне душевный покой. Не врывайтесь же в нее, Том, не лишайте меня того, что мне дороже даже вашей любви! Я хочу быть сама собою, жить своей жизнью, быть свободной…

— Зельда, ответьте мне на один вопрос — только на один. Но честно! Я имею право это знать… Вы меня любите?

Она всматривалась в его лицо, и в то же время всматривалась в глубину своего сердца, ища там правдивого ответа.

— Не знаю, — сказала она наконец.

— Ну, а я знаю! — Он обнял ее.

— Нет, Том, нет, не хочу! Ради бога, только не сегодня! Сегодня я не верю никаким словам о любви. Вы молоды, ночь так хороша… я не позволю вам связать себя из-за минутного безумия. Том, родной, да погодите же, слушайте… Докажите, что любите меня. Дайте мне уйти сию минуту… Никаких прощаний не надо. Завтра, потом… когда-нибудь… каждый из нас разберется в себе и…

— Но завтра я уезжаю!

— Так что же, мы скоро увидимся.

— Но обещайте мне перед расставанием…

— Ничего! Никаких обещаний!

— Я готов ждать год, два, целую вечность, если нужно…

— Не в этом дело…

— А в чем же?

— Я… я вас недостаточно люблю.

— Неправда! Меня чутье не обманывает.

— Мне не хочется выходить за вас замуж…

— Неправда, хочется!

— Нет!

— Да!

Они стояли лицом к лицу, держа друг друга за плечи, тяжело дыша, словно два борца после состязания.

— Вы меня убиваете… Этак никаких сил не хватит, — промолвила вдруг Зельда упавшим голосом, и такая была в этом голосе усталость и мука, что Том моментально отпустил ее и упал на скамью, сжав голову руками.

Одно мгновение она любовно и жалостливо смотрела на него. Потом повернулась и торопливо, не оглядываясь, пошла к дому.

— О Генри, Генри!.. Нет, подумайте — вдруг я назвала вас Генри!

— Зовите меня, как хотите. Сегодня вечером вам все разрешается!

— Ну, что вы думаете?..

— А вы что думаете?

— Понравилось им?

— Да вы только прислушайтесь!..

Из зала снова донесся гром аплодисментов. Было похоже на рев водопада. Крики «Автора! Автора!» раздавались среди шума.

— Ах, господи, да где же Том? — простонала Зельда.

— Занавес снова, Стефенс!.. Свет! Да не будьте же таким разиней, живее! — кричал Мизерв.

Занавес поднялся с громким шуршаньем.

— Опять меня?

— Погодите, пусть еще покричат…

Крики перешли в рев.

— Они не хотят ждать! — воскликнула испуганно Зельда.

— Подождут! — сказал Мизерв, удерживая ее. — Ну вот, теперь идите!..

Она вышла на сцену и остановилась, ослепленная ярким светом, лившимся сверху, снизу, со всех сторон. Публика неистовствовала от восторга.

— Автора! Автора! — кричали и с галерки, и из партера.

Зельда, улыбаясь в смятении, сделала неуверенный шаг вперед, ища глазами Тома. Она знала, что он сидит где-то на балконе.

— Автора! — вопила толпа. Но Тома нигде не было.

Зельда послала воздушный поцелуй сиявшей от радости седой женщине, сидевшей в ложе, и Джону, который был там же и оглушительно хлопал своими огромными ручищами. Третьим в ложе был судья Чизбро. В проходе театра стоял сам великий Фэркхэрсон с какой-то дамой в серебристой накидке, и оба усердно аплодировали. Зельда кланялась на все стороны.

Убежав, наконец, за кулисы, она, изнемогая, упала в раскрытые ей навстречу объятия Генри Мизерва.

— О господи, — задыхалась она, — они… они все слишком снисходительны!

— Ничуть. Это заслуженные овации. Ну, бегите вас снова вызывают.

— О нет, не могу больше!..

— Надо, пока можно поддерживать это. — Он дал знак Стефенсу.

— Пойдемте со мною, — попросила Зельда.

— Выйдите еще на этот вызов, а потом и я выйду с вами.

Она вышла одна. На перилах повсюду уже висели пальто, накидки дам, меха. Шум достиг апогея.

Зельду мучило сознание того, что она принимает и ту долю восторженных оваций, которая относится к Тому. Он ей говорил, что спрячется. Но все же он должен показаться, должен! Зельда снова поискала его глазами, но яркий свет ее ослеплял. Наконец она вытащила на сцену директора. Он уже выходил один раз — после третьего акта держал речь о пьесе, о новых драматургах, о Зельде Марш. Новый взрыв аплодисментов. Директор и «звезда» улыбаются, кланяются публике, улыбаясь, кланяются друг другу. Снова и снова.