На следующее утро, в десять часов, состоялась первая репетиция в театре. За ночь сильно похолодало и сквозь тучи изредка проглядывало солнце. Театр напоминал ледяную пустыню. Зельда в костюме и гриме, сидя на каком-то ящике за кулисами, держала на коленях терьера Бастера, стараясь укрыть его от холода. Джордж сегодня проснулся с головной болью и в прескверном настроении, как всегда после излишне выпитого. Он сидел подле Зельды, подпирая голову руками и стараясь не касаться при этом грима, и время от времени тихо стонал и покачивался.

Вокруг царили беспорядок и суматоха. Мистер Зак Промберджер сердито выкрикивал распоряжения плотникам, устанавливавшим декорации. В оркестре пианист тихо наигрывал какую-то мелодию, а контральто Мод Де-Решке, перегнувшись к нему со сцены, давала указания, сильно жестикулируя. Атлетка Мэйбл неожиданно обнаружила дар речи и яростно ругала механика за какую-то неисправность в аппарате, поддерживавшем ее трапеции и кольца. Чета Гейден была в волнении: «Тутс Бендер» не приехал до сих пор.

Только к полудню репетиция, наконец, началась. Когда очередь дошла до Джорджа и Зельды, первый кое-как промямлил свои реплики. Ему недоставало обычной веселой живости и легкости движений. Даже терьер Бастер был апатичен, и Зельда боялась, не болен ли он. Зловещее молчание немногочисленных зрителей наполнило ее душу отчаянием.

Дневное представление началось в два, первым шел номер Мэйбл. Снова полил дождь, и Джордж не пожелал разгримировываться и идти отдыхать в отель, как предлагала Зельда. Они остались дожидаться вечера.

Несмотря на неприятные впечатления от утренней репетиции, на усталость и голод, Зельда ощущала возбуждение. Пусть в холодном, мрачном, похожем на сарай, театре, пусть в жалком водевиле — но все же это первое выступление перед незнакомой публикой. Ей казалось, что даже суетившаяся на сцене прислуга заражена этим возбуждением. Голоса начинавших собираться зрителей громко раздавались в пустом зале, гул и движение постепенно нарастали. Росло и волнение напряженно прислушивавшейся Зельды.

Спектакль сошел немногим лучше, чем репетиция, зал был полон только наполовину. Ряды пустых мест…

Мяуканье, раздававшееся временами с галереи… Свистки со всех сторон, когда с вопросительным выражением появился Бастер, и восторг публики, когда он, повернув голову в ту сторону, откуда раздавались свистки, вдруг принялся лаем выражать свое смятение. Но все же им с Джорджем довольно дружно хлопали. После легкого ужина в соседнем ресторане они воротились в гостиницу, и Джордж совсем растрогал жену своими похвалами, раскаянием во вчерашней неумеренности и горячими уверениями, что этого никогда больше не случится.

Утомительная неделя привыкания к новым требованиям, к разным переменам и перестановкам. Тяжелые условия труда. Три представления в день: одно днем, два — вечером. Из театра они возвращались не раньше одиннадцати и сразу ложились спать. Животные требовали ухода. Зельде приходилось вставать в шесть утра, чтобы накормить их. Джорджа она будила около двенадцати, они одевались, завтракали… в три надо было быть уже в театре.

— И так будет в течение трех месяцев! — вздохнула как-то Зельда, когда, после особенно трудного дня, они с Джорджем, разбитые, собирались лечь.

— Если только не сбежим, — обронил ее супруг.

— О, нет! Как бы трудно не было, а надо довести до конца на этот раз. Надо, Джордж! Выносят же другие!

— Ну, шестьдесят в неделю, это — не заработок! Погоди, мы с тобой будем получать двести или триста. Я надеюсь попасть во Фриско. Вот там в «Орфее» здорово платят: десять месяцев и триста в неделю. Это я называю заработком!

— Мы должны откладывать и из того, что получаем теперь, Джордж. По меньшей мере двадцать пять… Джордж, ты должен помочь мне в этом. Необходимо поскорее вернуть Билли пятьдесят долларов. Ты поможешь мне экономить, да, Джордж?

— Конечно, дорогая. Клянусь! Ты — чудо, Зель! Боже, не знаю, что бы я делал без тебя! Ты будишь во мне все хорошее. Ведь в каждом из нас, мужчин, борются животное и душа. О Зель, если бы ты знала, какой страшной бывает эта борьба! До встречи с тобой во мне всегда побеждал зверь. А теперь мое лучшее «я» с каждым днем становится все сильнее и — кто знает? — может быть, восторжествует окончательно над зверем.

Он говорил это, уже лежа в постели, опершись на локоть и обращаясь скорее к потолку, чем к жене. Зельда потушила свет, открыла окно, подошла в темноте погладить Бастера и, наконец, легла подле мужа. Он притянул ее к себе свободной рукой, и она положила голову ему на плечо. Она любила твердое, гладкое тело Джорджа. От него исходил какой-то здоровый, приятный запах, запах чистого целомудренного человека.

— …Я читал когда-то о докторе, который продал душу дьяволу, и дьявол постоянно боролся с лучшей стороной его натуры за полное обладание им. Совершенно то же происходит со мной. Мне кажется, что я родился с каким-то тяготением ко злу. Я сознаю, что хорошо и что дурно, но иногда, будто кто-то толкает меня — и я хочу быть дурным… А ты… ты указываешь мне спасительный путь, Зель. Теперь я чувствую, что стоит быть хорошим. И разве не удивительно, что… Ты спишь? О господи!

В следующую субботу они уехали из Виннипега. Ни в каком отношении неделю эту нельзя было назвать удачной. Полупустой зрительный зал, жидкие хлопки. Джордж объяснил это дурной погодой. Промберджер — неуспехом пьесы. Было ясно, какого рода аттестацию он пошлет в Сиэтл.

— Не знаю, что мы будем делать с Бастером, — сказала Джорджу Зельда, когда они пытались разместить весь свой зверинец и багаж в переполненном спальном вагоне. — Его нельзя оставлять здесь, в вагоне…

— Попрошу проводника привязать его в мужской уборной, а потом перевести в товарный вагон… Когда мы приедем в Миннеаполис?

Их ехало тринадцать человек, и Мод Де-Решке категорически отказывалась сесть в поезд, пока ее не успокоили, сказав, что проводник Бэрнс — четырнадцатый.

Зельда легла на свою койку и с наслаждением вытянулась. Неожиданное спокойствие и умиротворение сошли на нее. Она так устала и так рада была, что можно лежать и отдыхать, не двигаясь, без сна, час за часом! До нее доносились разговоры. Она различала резкий голос Мильдред Гейден, глухой — Ван Занда. Они, очевидно, пили в буфете на станции, потому что все вошли с шумом и хохотом. Де-Решке призывала небо в свидетели, что никогда ей еще не приходилось путешествовать в таких ужасных условиях. Она, мол, выступала на трех континентах и всегда ездила в отдельном купе. А здесь ей негде отдохнуть — и как она будет петь после этого? Она выкрикивала свои жалобы в уши терпеливому Бэрнсу, сочувственно поддакивавшему: — Да, конечно, мэм!

Чей-то голос запротестовал:

— Эй, Мод, заткните глотку и ложитесь спать! — Смех Гейденов. Даже Зельда улыбалась в темноте. Сладкая дрема начинала овладевать ею. Скоро она уснула крепким сном.

Но около пяти утра она вдруг проснулась. Поезд ровно постукивал. На разъезде пронзительно свистнул локомотив. Но не это ее разбудило. Что-то другое — но что? Она лежала, напрягая слух. Джордж спит наверху. Но отчего так тихо? Ни звука во всем вагоне. Полно — так ли? Вот донеслось какое-то щелканье и приглушенный голос. «Джордж!» — позвала она тихонько. Нет ответа. Она снова вслушалась. Какое-то движение чувствовалось за перегородкой. Подавленный смех, потом ясно послышалось: «Черт! Вам везет, как жирному испанскому падре!» — любимая фраза Джорджа. Зельда раздвинула занавеску и выглянула. В отделении напротив было светло и белели сорочки мужчин. Она заметила Гейдена прямо перед собой. Остальных не было видно… Карты на столике… Покер!

Джордж играл в карты всю ночь! И, наверно, проиграл весь недельный заработок!.. А завтра три представления!

Она упала на жесткую подушку и стиснула зубы в бессильном отчаянии.