Джон дал ей взаймы денег, девять долларов. Она подозревала, что это был весь его наличный капитал. Этого хватило, чтобы уплатить за прошедшую неделю хозяйке и едва-едва прокормиться несколько дней. Ее платье и башмаки износились, она все еще ходила в соломенной шляпе. Она знала, какое впечатление это производит в конторах.

Однажды она решила быть благоразумной и, перейдя улицу, вошла в ресторан Маццини и спросила хозяина. Вышла его жена, широкобедрая, пышная особа. Она холодно, с недоброжелательностью осматривала Зельду, пока та предлагала свои услуги. Нет, она не нужна. Хозяйка повернулась к ней спиной.

В других ресторанах ей повезло не больше. Ей объяснили, что места предоставляются преимущественно мужчинам, окончившим школу поваров. Она может, если принесет рекомендации и если за нее поручатся два видных лица, поступить в кельнерши. Но сейчас как раз нет свободных мест.

Она просматривала объявления в газетах. Кухарки требовались все больше в частные дома. Но уезжать отсюда ей не хотелось. Портнихи… мастерицы… Она знает, что это такое: гнуть спину с утра до ночи над машинкой на чердаке, в мастерских готового платья…

«Что же делать в Нью-Йорке девушке без денег и без друзей? — спрашивала себя Зельда. — Никто ведь не умирает от голода.» В газетах и журналах усердно обсуждали волновавший ее вопрос: может ли девушка жить на пять-шесть долларов в неделю и не сбиться с пути? Хм, это она увидит позже, сначала надо найти пять-шесть долларов!

Надо, надо искать работу. Работы она никогда не боялась.

Набравшись храбрости, она пошла в одно, другое бюро… Но настойчивые расспросы и требования рекомендаций испугали ее.

По ночам в своей комнатушке под крышей она часами лежала без сна, прислушиваясь к ночным звукам в доме. Когда пустота в желудке начинала мучить слишком сильно, она пила холодную воду, чтобы заглушить ноющую боль.

Но вот в одно воскресное утро, когда в воздухе уже сильно чувствовалась осень, неожиданно возвратился Джордж Сельби.

— Мы провалились вчера в Атлантик-Сити, — рассказывал он. — Кинион, директор, — старый осел! Я предупреждал их, что так будет и что пора вернуться в Нью-Йорк, но они не видят дальше своего носа… Зель, деточка, в чем дело?.. У вас ужасный вид!

Было так приятно снова увидеть Джорджа! Когда Ронни, горничная, прокричала снизу, что пришел мистер Сельби, Зельда, не успев даже поправить волосы и напудрить нос, сбежала с лестницы и кинулась к нему на шею. Она и не думала, что так ему обрадуется.

Он рассказывал о своей поездке, не выпуская ее из объятий. И эти объятия были так крепки и успокоительны. Щека, к которой она прижималась своей щекой, — такая здоровая и прохладная. От него так приятно пахло, его губы целовали так нежно.

— О деточка, мне вас так недоставало!

— Правда, Джордж?

— О господи, что я говорю — недоставало! Я тосковал! Вы мне снились каждую ночь, а днем каждую минуту я думал о вас. Я умираю от любви к вам, Зель.

— Джордж!

— Я не могу без вас. В ту же минуту, как нам выдали расчет, я помчался в гостиницу, уложил чемодан и уехал к вам. Поедем в Клэрмонт завтракать, хорошо? Я нарочно прибежал так рано, чтобы вы не успели позавтракать одна. Вы еще не завтракали?

— Завтракала? — Она покачала головой и усмехнулась, но, посмотрев в его молодое, ласковое, красивое лицо, неожиданно разрыдалась.

— Зель?!

Она попыталась улыбнуться.

— Что случилось, котеночек?

— Ничего… Просто я рада, что вы вернулись.

— Значит, вы любите меня? Немножко, а, Зель? Ну, скажите же «да», скажите, что привязались ко мне немножко!

— Я не знаю, Джордж… я… не знаю. Но я, кажется, еще никогда никому не была так рада, как вам сейчас!

— Зельда!

Он чуть не раздавил ее в объятиях, прильнул губами к ее губам, и Зельда, охваченная порывом счастья, не сопротивлялась больше.

Ресторан был почти пуст, только кое-где по углам сидели за столиками несколько человек, да неподалеку от Джорджа и Зельды трое мужчин вполголоса вели какой-то деловой разговор. Столы сверкали хрусталем, серебром, белыми, как снег, салфетками. В высоких вазах увядали астры.

— О Джордж, здесь должно быть дорого? Не лучше ли…

— Ни-ни-ни! Я теперь богат, как Крез, котеночек! И для вас ничто не может быть слишком дорого…

Они заняли столик у окна, выходившего на реку. За голубой ее гладью, на Джерсейском берегу, пылали пышные краски осени — красные, бронзовые и золотые. По реке весело сновали плоскодонки, развевались флаги, палубы чернели от толп пассажиров. Во всем чувствовалось праздничное оживление.

— Дыню, Зель? Или предпочитаете виноград? — Джордж отдавал приказания лакею. — И коктейль прежде всего, да, Зель?

— Все равно, Джордж, как хотите.

Она не отводила глаз от залитой солнцем реки. Снова туман прошел перед ее глазами, Джордж, рассказывавший о последнем своем выступлении, вдруг остановился на полуслове:

— Что с тобой, деточка? Погляди на меня… Да ты плачешь!

Она торопливо отерла слезы и счастливо улыбнулась ему. Лакей только что поставил перед ним тарелку с булочками, и она потянулась за одной из них. Рука, державшая нож, когда она намазывала булочку маслом, сильно дрожала, и Джордж не отводил глаз от этой руки. Но на его заботливые расспросы она отвечала неохотно и уклончиво.

И он снова пустился в рассказы. Лакей между тем принес яйца и кофе, горячий, вкусный, подкрепляющий, живительный кофе, каждый глоток которого так чудесно согревал! Кофе, сливки, сахар — какое блаженство!

Ощущение спокойного благополучия охватило Зельду. Солнце играло на белой скатерти и так славно пригревало спину. А напротив за столом сидел Джордж, следя за дымом своей папиросы и оживленно повествуя о какой-то ссоре с антрепренером. Милый, красивый Джордж, щедрейший из людей, предмет зависти всех ее знакомых. Человек, кому необходимо только мягкое женское влияние, чтобы разбудить все хорошее в его натуре, — и тогда он далеко пойдет.

— Но не находите ли вы, что это было глупо, Джордж? — перебила она его рассказ. — Никогда не следует настраивать против себя антрепренера. Ведь актер всецело зависит он него. Теперь вам нечего и надеяться получить какой-нибудь ангажемент от Феркверсона.

— Пожалуй, вы правы. И ведь все дело выеденного яйца не стоило! Нет, что я за проклятый осел!

— Вы осел, но ужасно милый осел, — спокойно вставила Зельда.

— Ну и пускай себе буду осел, только бы вы находили меня милым!

— А что же вы теперь будете делать зимой?

— О, мало ли новых театров? Все антрепренеры меня знают. Прибегут, не беспокойтесь! Не пройдет и недели, как я получу предложение.

Несомненно, он был прав. Он сумеет устроиться где-нибудь. Возможно, снова уедет на гастроли… А она? Она снова останется одна, одна будет, как умеет, бороться за существование…

Джордж догадался, о чем она думает, и, перегнувшись через стол, схватил ее за руку.

— Зель, голубчик, отчего вы не выходите за меня замуж? Я всегда заработаю на двоих, а вы будете учить меня беречь деньги и удерживать от этих проклятых глупостей. Если я уеду, вы поедете со мной и, может быть, мы будем играть вместе, а если я останусь в Нью-Йорке, снимем маленькую квартирку…

Широкая, теплая рука все еще покрывала ее руку. Глаза изучали выражение ее лица. Зельда избегала его взгляда, сердце в ней дрожало, к горлу подступил комок. Она думала о том, как отрадно, что, вот, будет к кому прибегнуть в горе, что Джордж, уедет ли он или останется в Нью-Йорке, будет принадлежать ей, будет делить с нею и радости, и тревоги. А она удовлетворится тем, что станет принимать участие в его делах, станет советовать, поддерживать его. Их ровные, приятные товарищеские отношения закрепятся навсегда… Джордж и она — супруги! Добрые друзья. Согласная чета. Она так устала от борьбы! Безумием было надеяться на сценический успех. Таких девушек, как она, — тысячи… и каждая стремится к тому же, к чему она, Зельда, и верит, что поймает жар-птицу…