— Автора! Автора!

Мизерв сделал шаг вперед и поднял руку. Зрители замолчали.

— Автора не могут найти. — Его спокойный голос прозвучал так странно, так буднично среди всеобщего энтузиазма. — Он седел где-то в зале и теперь, вероятно, уже ушел из театра. Но я благодарю вас от его имени за теплый прием, оказанный его произведению. Мы можем поздравить друг друга с тем, что сегодня вечером видели великую актрису в великой пьесе.

Снова взрыв восторга. Но вот театр понемногу пустеет, хотя часть публики медлит, толпится в рядах, перегибаясь через барьер, машет шляпами, платками.

— Ну и довольно! — сказал Мизерв, когда занавес снова упал. — Пусть идут домой! Дорогая, ведь это — небывалый успех!

Она закинула ему руки на шею и порывисто поцеловала его. Генри поднял ее на воздух и вернул поцелуй.

— О, посмотрите! — Она указала на запачканную пудрой и гримом щеку и пальто Мизерва.

— Горжусь этим, милая! Вы меня сегодня просто осчастливили. Вы всегда приносите мне удачу!

— Нет, это я решительно всем обязана вам!

На минуту оба обменялись взглядом взаимного понимания и симпатии.

— Ага, вот и почитатели… Я исчезаю.

— Но где же Том?!

— А бог его знает. Покойной ночи, девочка. Вы будете знаменитостью первой величины, запомните мои слова.

Он поспешил к выходу, отмахиваясь от тех, кто пытался задержать его. Миранда очутилась подле Зельды с ее пальто в руках.

— Вот спасибо, Миранда, я этого только и хотела… Если бы мне удалось отдохнуть хоть пять минут в уборной!..

Она не успела кончить фразу. Вокруг нее уже теснились с поздравлениями коллеги, друзья, рецензенты — и впереди всех Нина с раскрытыми объятиями.

— Дорогая, чудесно, изумительно! Какой успех!

Ральф, Кэйрус, Вилли Виншип, старая Киттредж, Поль и Гортензия Мэси, сам великий Фэркхэрсон, десятки других… — все что-то говорили, жали ей руки, представляли ей новых лиц, поздравляли… Она начинала разговор с одним и, не окончив, обращалась к другому. Капли пота проступили сквозь грим, голова взмокла под париком.

За толпою она заметила высокую фигуру судьи, а рядом с ним Джона и его сестру.

— О! — вырвалось у Зельды. Она протолкалась к ним, и обе женщины молча обняли друг друга, слишком взволнованные, чтобы говорить.

— Я не могу поцеловать вас из-за грима, — шепнула, наконец, Зельда. — А где он?

Мать покачала головой, улыбаясь сквозь туман слез. Джон растерянно и словно ослепленный взял руку Зельды в свою лапищу.

Толпа разделила их. Словно вихрь какой-то крутился вокруг Зельды. В узких проходах возникали все новые и новые лица, многие она видела впервые. Театральная прислуга, жаждавшая уйти поскорее, суетилась, убирая реквизит. Зельду прижали к стене, окружили полукольцом. Старые, новые друзья, весь мир, кажется, сегодня хотел пожать ей руку и поздравить с успехом.

Голова кружилась. День сегодня был такой утомительный. Ни минуты отдыха. Она беспомощно оглядывалась, ища спасения. Лица, лица, протянутые руки… Некому освободить ее…

— Честь и слава вам, Зельда Марш! Вы сегодня были великолепны!

— Замечательно, мисс Марш! Предсказываю, что вы станете любимицей Нью-Йорка!

— Позвольте представить вам мистера Лерой Гилльспи, который желает предложить вам ангажемент…

— Прекрасно, Зельда, удивительно!

— Зельда, голубушка, это — мистер Блюм…

— Я в восторге, мисс Марш! Много слышал о вашем исполнении роли «Дженни» и ужасно сожалею, что не смог приехать в прошлом сезоне. Вы нас просто захватили своей игрой сегодня…

Среди других лиц — лицо, которого она не видела много лет…

— Надеюсь, вы меня помните, Зельда? Фил Годфри, ваш сосед в Сан-Франциско. Оказался случайно в Нью-Йорке, и вот удалось попасть на премьеру… Замечательный спектакль, да…

О боже, неужели никто не поможет!

— Да, да, — почти простонала она. — Вы все очень добры, но вы должны извинить меня. Я еле держусь на ногах. Миранда!.. Не видел ли кто моей горничной?

Толпа раздалась. Озабоченное лицо Миранды. Ее сильная рука. Кольцо лиц заколыхалось, как в тумане. Миранда почти внесла ее по ступенькам в уборную. Яркий свет. Цветы, цветы… Их аромат еще больше усилил слабость и головокружение.

— О, уберите их скорее отсюда и закройте дверь.

Она упала на узкую низкую кушетку, свесив голову чуть не до пола.

— Эти цветы… Выбросьте их скорее, мне нехорошо от них…

Она закрыла глаза рукой, защищаясь от яркого электрического света. Миранда торопливо двигалась по тесной и душной комнате, убирая букеты, корзины, целые охапки цветов. Зельда слышала, как она приказала кому-то снести их в автомобиль и отослать в отель, а шоферу затем немедленно вернуться. Что за прелесть эта Миранда! Ловкие пальцы уже расстегивали старые рваные ботинки, которые она надела для роли «Горемыки».

— Ну, теперь вставайте, вот вам вода, я помогу смыть это все, и можно ехать домой. Вам надо тотчас же в постель. Завтра — дневное представление, не забывайте!

Когда был смыт грим и мягкое полотенце коснулось щек, она вздохнула свободнее. Распустила волосы и спросила:

— Что, все ушли?

— Я их метлой выгоню, если не ушли! — негодовала Миранда.

Ну все — наконец она в своем платье, в длинном плаще с мехом. С трудом сошла по узкой железной лесенке, пожелала доброй ночи однорукому сторожу, добралась до автомобиля. Слава богу, улица пуста, толпа разошлась. Миранда вскочила за ней в машину и захлопнула дверцу. Зельда прислонила голову к кожаным подушкам и закрыла утомленные глаза.

Вот и позади сегодняшний вечер, которого она ожидала с таким волнением. Исторический для нее вечер. Никогда она не забудет этого первого представления «Горемыки»! Будут и другие «премьеры», но такого трепета больше не будет. Она сознавала с гордым удовлетворением, что играла хорошо. Весь спектакль она помнила, что Том смотрит на нее, Генри смотрит, что оба волнуются и за себя, и за нее. Это придавало ей сил, а напряженное внимание зрителей вызывало острое возбуждение, придавало особую выразительность каждой ее реплике, каждому движению. Сегодня не было той нервозности, той неуверенности, какие она испытывала на премьере «Дженни». Вспомнились напряжение последних трех недель: непрерывная работа, репетиции, перемены в тексте и волнения… Вчера они репетировали весь день, и Генри совсем замучил ее, а сегодня до спектакля она ничего не могла есть от волнения и не отдыхала ни минуты. И сейчас она чувствовала себя такой усталой, такой усталой… Боялась, что не в состоянии будет уснуть. А завтра два спектакля — утром и вечером! Как выдерживают это другие актеры?

Войдя в опустевший вестибюль отеля, она взглянула на часы на камине и с огорчением заметила, что уже второй час. Она торопливо пошла к лифту, но высокая фигура преградила ей дорогу. Том! Она радостно ахнула.

— Я должен был увидеть вас сегодня хотя бы на минутку, — сказал он. — Но где вы так задержались?

— Я прямо из театра. Не могла вырваться раньше. Меня просто осаждали, Том.

— Что говорит Мизерв?

— Да то, что все.

— Что же именно?

— Но где же вы были, Том? Неужели вы не досмотрели пьесу? И не слышали, как вас вызывали?

— Я ушел, не дождавшись конца. Я не мог больше…

— О господи…

Забыв об усталости, она повела его в уголок за пальмами. Подумать только, Том не видел финала, не присутствовал на общем их триумфе! И как можно точнее принялась описывать все, что происходило в театре: вызовы, речь Мизерва, восторги зрителей, поздравления за кулисами…

— Ваша мама была там, и Джон, и судья, и сам Фэркхэрсон, и Бэйтс из «Солнца», и все, все требовали вас и спрашивали о вас. Ах, Том, зачем вы ушли?

— Говорю вам, что я не мог дольше вынести этого, я должен был уйти.

— Но чего, чего вы не могли вынести? Том наклонился к ней, охватил голову руками:

— Зельда, вы не знаете, как велики вы были сегодня! — Голос его дрожал и обрывался. — Я смотрел свою пьесу, но это была не она, это была чья-то чужая пьеса. Я видел только вас, вас, «Горемыку», вас, несчастное создание, раздавленное жизнью, но сохранившее свои мечты и иллюзии, которых у нее никто не мог отнять… Клянусь вам, Зельда, я дрожал, как будто в первый раз слышал все эти слова, как будто не сам я их сочинил! Вы были просто изумительны, и я так… я недостоин вас, Зельда!