Она отошла от окна и устало опустилась в кресло.

— О Джон, дорогой мой, хоть вы-то не делайте этот шаг для меня еще более трудным! Генри Мизерв приходил вчера вечером и уговаривал, уговаривал чуть не до рассвета! Я так устала! Он ушел, убедившись, что я навсегда ухожу со сцены. О, они обойдутся без меня. Лина Гильдебрандт — способная девушка. Но даже если, как утверждает Генри, «Горемыку» придется снять с репертуара — я ничего не могу поделать. Мне жаль Генри. Он был так великодушен, что не заикнулся об убытках и не будет заставлять меня играть до конца сезона… И вы тоже будьте великодушны, Джон!

— Вы слишком возбуждены и не сознаете, что творите.

— Нет, ничуть. Мое решение — результат размышлений многих лет, не только последних дней. Я была причиной несчастья всех, кто любил меня. Если я выйду за Тома, — будет несчастлив и он…

…Мой муж пришел ко мне за поддержкой — да, знаю, что вы хотите сказать, — ответила она, заметив движение на лице Джона, — он был необузданный, распущенный человек и был, может быть, достоин презрения. Но вчера… — лицо ее исказилось, — я ходила прощаться с ним в часовню. Его еще не успели положить в гроб… и он лежал на столе такой белый и тихий… Беспечный, любивший шутки и веселье, жизнерадостный Джордж, мой муж… Грешен он был относительно себя самого — и только! Да, он опустился, — что же из этого? Я знаю Джорджа, знаю, что ему нужна была я, чтобы взять себя в руки и подняться… А я не захотела. Я захлопнула дверцы кэба перед его носом — и он пошел в гостиницу и застрелился… Слишком поздно теперь… не помочь уж ему. Но другой, которому я нужна, еще жив — и он ждет моей помощи. Майкл может прожить много лет и снова стать счастливым, если я уеду с ним в Аризону, и буду заботиться о нем…

— Джон, — она заговорила с еще большей горячностью, — Джон, поймите, что я это делаю не для Майкла, а для себя. Мне надо примириться со своей душой. Не могу я оставаться актрисой на Бродвее, быть женой Тома Харни, переходить от одной огромной радости к другой — не могу! Меня до конца дней будет мучить сознание, что мой муж покончил с собой из-за того, что я оттолкнула его, и что другой, которому я нужна и который любит меня, умирает где-то от чахотки, возненавидев себя и жизнь, потому что я покинула его, бросила одного в болезни и нужде.

— Но он мог бы прожить столько же, будь он в хорошем санатории, — рискнул вставить Джон.

— Но я не могу продолжать играть на сцене, зная, что он будет один среди чужих равнодушных людей, а не в своем собственном уголке, созданном моими руками. Неужели вы этого не понимаете, Джон?

— Нет, не понимаю. Я вижу только одно: вы разрушаете свою карьеру, разбиваете жизнь Тома и мою, и Грэйс — и все оттого, что эти два тяжких удара один за другим вас потрясли, расстроили вам нервы и вы не в состоянии рассуждать здраво.

Она подошла к нему и нежно провела рукой по его волосам.

— Мне ужасно больно причинять столько горя всем вам, Джон, но что же делать? Я вижу и знаю то, что не видите вы: если я останусь здесь, хотя мне необходимо ехать, — то и я, и все вы будете вдесятеро несчастнее.

— Но погодите недельку, подумайте, ведь вы потом пожалеете!

— O, нет, не пожалею! А ехать надо поскорее. Во-первых, Майклу нельзя здесь оставаться. Во-вторых, я не могу встречаться с Томом. Будет легче для него, для меня, для всех, если я уеду завтра. Я возьму с собой только один чемодан… Миранда распродаст все лишние вещи и дошлет мне остальное. А вы скажете обо всем Тому после моего отъезда.

— Зельда, Зельда, вы слишком многого от меня требуете! Не могу я этого сделать…

— Вы должны доказать свою дружбу ко мне в такой критический момент. Кого же мне просить об этом, Джон?!

— Вы не знаете Тома! Он поедет за вами следующим же поездом.

— Он не будет знать, куда я уехала, да и вы должны удержать его. Я знаю Тома гораздо лучше, чем вы, Джон. Том поймет. Это на нем тяжело отразится, нанесет удар его надеждам и планам, но он поймет и… будет сочувствовать мне. А вот о миссис Харни мне и подумать страшно. Будущее Тома, его счастье — единственное, что ее интересует в этом мире. Боюсь, она не простит мне этого никогда.

— Грэйс лучше, чем вы думаете. И она вас любит. Нет, я дрожу только за Тома… Зельда, подумайте, что вы делаете с этим мальчиком!

— О Джон, но я должна…

— Вы сами говорили, что полюбили его — и нанести такой жестокий удар!

— Это оттого, что я хочу уйти, сохранив любовь к нему. Если бы я не сделала того, что собираюсь сделать, я бы возненавидела себя и кончила тем, что возненавидела бы и Тома.

— Ах, господи, да никто вам не поверит! Вы уезжаете с другим мужчиной — все равно, болен он или нет! Вы уезжаете, чтобы жить с ним, ухаживать за ним… вы уезжаете со своим прежним любовником! Простите меня, родная, за то, что я говорю такие вещи, но вы должны знать, как посмотрят на ваш поступок другие.

Гримаса боли исказила лицо Зельды.

— Да, так будут думать все, включая и тех, кого я люблю больше всего на свете. Ну, что же, пусть думают. Я окончательно рассталась со всеми своими планами на будущее, с тем, чем жила до сих пор. Я вернусь к началу, Джон. Буду стряпать, как когда-то девчонкой стряпала в гостинице отца. Мне нужно выпрямить душу. И этот шаг — единственная возможность, Джон. В моей жизни, вероятно, было много случаев сделать это, но я их не заметила. А тут — вижу. И если я не воспользуюсь им, о, тогда жизнь станет ненужной и тягостной…

…Джон, может быть, разлука с Томом, с вами, с театром разобьет мне сердце — но зато я найду себя. Мне не нужен мир, пока я не найду себя, поймите это. Что мне мнение людей? Ну, а если Том и вы будете считать, что я просто ушла к человеку, которого предпочла Тому, что же, пусть и это станет частью моего креста. Думаете, мне легко? Я жалею Майкла, сердце мое полно нежности и, если хотите, любви к нему, но надо быть глупцом, полагая, будто желание немного облегчить и скрасить его жизнь вознаградит меня за то, от чего я отрекаюсь. Вы верите мне?

— Да, да, верю, но не смогу заставить поверить Тома. Вы так сильно чувствуете свою правоту, что лучше меня сумели бы все объяснить… Не представляю, как я скажу ему, что вы уехали и что вы не хотите его больше видеть. Я слишком люблю этого мальчика. Скажите ему сами!

— Нет, Джон, не могу. Ведь и я только человек. Я не доверяю себе, у меня не хватило бы сил сделать то, что я должна, если бы я еще раз увидела Тома. Вы скажете ему, Джон…

— Хорошо, но с одним условием: я оставлю ему некоторую надежду.

— Какая тут может быть надежда?

— Вы уезжаете на несколько месяцев или на несколько лет, ведь так? А потом?

— Потом? Вы хотите сказать, когда Майкл…

— Когда вы исполните то, что считаете своим долгом.

— Тогда Тому я буду не нужна, он не захочет меня.

— А если захочет? Она покачала головой.

— Ну, если?.. — настаивал Джон.

Она помолчала, глядя на Джона потемневшими глазами. Потом сказала едва слышно:

— Что же… тогда… пусть отыщет меня и придет.