Потом в двух словах рассказал ей, что произошло между графом Оливье и Мартеном, умолчав, кстати, о подробностях, о которых догадывался. Заметил, как она побледнела, её карие глаза заполнил страх.
Оставив её на пороге кормовой надстройки, Стефан отвернулся и отошел, делая вид, что занят чем-то у гротмачты. Долго однако не выдержал и обернулся. Мария Франческа стояла все на том же месте, словно превратившись в соляной столп, а девушка с коробками от портнихи терпеливо ожидала в стороне, с любопытством озираясь вокруг. Только через некоторое время обе вошли внутрь, но швея вскоре показалась вновь и торопливо сбежала по трапу на набережную, чтобы вскочить в ожидавший экипаж и уехать. Она казалась перепуганной или очень взволнованной. Тессари, который с самого начал к ней подозрительно приглядывался, заметил, что для девушки на посылках или подручной швеи она, пожалуй, чересчур шикарно одета, но Грабинский был слишком расстроен, чтобы обратить на это внимание. Так или иначе, но визит к портнихе казался ему жалкой выдумкой ради сохранения приличий.
Известие о поединке пришло только двумя часами позднее. Прислал его мсье д'Амбаре с посыльным, предупредив, что привезет раненого на корабль под опекой врача, который решил, что сможет в Бордо ухаживать за Мартеном лучше, чем где-то еще. При этом не скрывал, что рана тяжелая и вызывает серьезные опасения.
Стефан, угнетенный и убитый, долго не мог избавиться от впечатления, что земля проваливается у него под ногами. Не мог себе представить, что бы стало, не будь Мартена. Он не хотел об этом думать, но самые горькие предчувствия и предвидения одолевали его, как стая ворон. Пойдя наконец уведомить сеньориту, застал её в слезах, стоящую на коленях перед образом Мадонны. При виде этой картины Стефан почувствовал, что сердце у него растаяло как воск, и вся ненависть, которая там накопилась со вчерашнего дня, растаяла под влиянием пробудившейся жалости, сочувствия или чего-то большего, что возвращалось точно эхо или волна, разбившаяся о берег.
Этому возврату сентиментальности не повредила даже сцена, которую Мария Франческа закатила своей святой покровительнице, услышав злые вести. Вскочила с колен с пылающим от гнева лицом, на котором ещё не высохли слезы, принялась кричать, грозя стиснутым кулачком, и топать ногами.
— Ты неблагодарная и злая, Санта Мария! Забыла, что я для тебя сделала? Ты продалась проклятым гугенотам! Как я могла тебе довериться! Ничего ты не получишь из обещанного!
Я разрываю все обеты! Все! Знай это, ты…
Рыдания задушили её, не позволив договорить. Тут она резко повернулась к ошеломленному и огорченному Стефану.
— Где он? — спросила сеньорита срывающимся голосом. — Хочу быть вместе с ним! Немедленно!
Стефан не мог выполнить этого желания и ожидал новой бури гнева, но ничего больше не случилось. Сеньорита перестала плакать и мимоходом заглянув в зеркало легонько вскрикнула, после чего поспешно припудрила лицо и, поправив волосы, повернулась к Грабинскому уже почти успокоившись и взяв себя в руки.
— Он будет жить, — решительно заявила она. — Я не позволю ему умереть. Я его вылечу. Ты мне поможешь, правда?
Подойдя, положила руки ему на плечи.
— Поможешь мне, хотя меня и презираешь, — повторила она, глядя ему прямо в глаза.
— Но ты сама же знаешь! — взволнованно вырвалось у него. — И знаешь наверняка лучше меня, что…что это не презрение, а…
Она коснулась пальцами его губ, растроганно шепнув:
— Не будем об этом сейчас.
Одарила его ещё одним взглядом, от которого у него закружилась голова, легонько оттолкнула от себя, словно этим жестом отбрасывая всякие соблазны, и призвав Леонию, велела приготовить для Мартена свежую постель.
Стефан выскочил на палубу, словно за ним кто-то гнался, и столкнулся с Тессари, который ждал его у входа в надстройку.
— Ты словно дьявола увидел, — заметил тот, схватив его за плечо. — Что случилось?
Грабинский глубоко вздохнул.
— Может быть и увидел, — неохотно буркнул он.
— И у него наверняка были рыжие волосы и гладенькая мордочка? — съязвил Цирюльник. — Смотри, чтобы не затянул тебя он в пекло, откуда нет возврата. Похоже, там уже очутился некий неосторожный граф, хотя имел в таких делах побольше практики, чем ты…
— Перестань, — буркнул Стефан. — Не время для шуток.
Тессари покивал, словно с ним соглашаясь. Как только он закрывал рот, в лице его появлялось нечто зловещее. Бросал внимательные, многозначительные взгляды из-под черных бровей, которые хмурил весьма зловещим способом, и несколько горбился, — как хищная птица, готовившаяся к полету. Но не улетел, как можно было ожидать, а лишь сердито выругался по-итальянски, давая тем самым выход своей жалости и тревоге за здоровье Мартена, после чего медленно спустился по трапу на набережную и исчез в дверях ближайшего винного погребка.
Грабинский остался наедине со своими мыслями и растрепанными чувствами. Безумная влюбленность, от которой он казалось излечился, держа в объятиях хорошенькую Луизу де Карнарьяк, вернулась с фатальной силой, чтобы вновь опутать его сердце и наполнить его беспокойством.
« — Я как тот Арлекин в театре, — подумал он. — Дурень, влюбленный в Коломбину!»
Все эти воспоминания, волнения и мысли пронеслись перед Стефаном за несколько секунд, пока он, затаив дыхание, ожидал вопроса Мартена, сидя на краю его постели.
— Я хотел бы знать, — повторил Мартен, — вернулась Мария тогда на корабль, или…
Голос его сорвался, и этот неоконченный вопрос, казалось, вновь повис над ними, словно утлая нить, натянутая непомерной тяжестью.
Стефан неимоверным усилием проглотил комок в горле.
— Вернулась, — ответил он почти нормальным тоном. — Я сообщил ей, почему тебе пришлось так внезапно уехать с Бельмоном и мсье д'Амбаре, — поспешно продолжал он, опасаясь, чтобы Мартен не принялся распрашивать о прочих деталях её возвращения. — Как она плакала и молилась, пока не пришло известие, что ты ранен! Потом д'Амбаре привез тебя сюда, а точнее в Бордо. Тебя перевезли на корабль, и — Боже, как долго это длилось — началась борьба со смертью…Только в начале ноября ты перестал метаться в бреду и спал, спал, спал, словно в летаргии, но она все это время была тут с тобой или перед образом своей Мадонны.
Он замолчал и осторожно встал, ибо Мартен снова прикрыл глаза, словно погружаясь в сон. Но в эту самую минуту тяжелая шелковая портьера спальни Марии Франчески дрогнула, а потом с легким шелестом раздвинулась. Сеньорита де Визелла в темном платье, напоминающем монашеское одеяние, остановилась на пороге, и вдруг с радостным криком припала к изголовью, чтобы расцеловать две слезы, которые катились по исхудалым щекам Мартена.
Пока Ян Куна, именуемый шевалье де Мартен, боролся со смертью, а потом благодаря своему могучему организму и чуткой опеке Марии Франчески медленно поправлялся и набирался сил, во Франции и в Европе произошло немало более или менее важных событий, происшествий и перемен.
Одним их них, близко касавшимся Мартена, стало повышение старого, заслуженного командора де Турвиля в чине до контр-адмирала и возложение на него командования флотилией «Ла-Рошель». Таким образом Мартен оказался под непосредственным начальством человека, который ему симпатизировал, как и Людовик де Марго, командовавший ныне эскадрой линейных кораблей.
Тем временем в Бордо и среди тамошних гугенотов о нем уже забыли. Буря возмущения по поводу его поединка с Бланкфором стихла, разрядившись сожжением поместья корсара.
Несмотря на это «Зефир» по-прежнему стоял у набережной Ла-Рошели: незачем было возвращаться в Марго-Медок, там не осталось камня на камне…
Мартен со свойственной ему беззаботностью махнул на это рукой, Генрих же Шульц, вновь прибывший из Гданьска, едва не плакал над руинами, а Пьер Каротт, узнав о разрушении шато, оплакивал его искренними слезами, правда с изрядной примесью вина, выпитого на борту «Зефира».
Затем он произнес длинную речь, в которой между прочим сказал:
