— Спустить все паруса! — крикнул Мартен. — Живо!

Ведеке охнул. Бесстыдный приказ был немедленно исполнен его собственными людьми! Значит он погиб… Если этот сын и внук колдуньи велит его обезоружить и связать, они это сделают!

Отчаяние заставило его действовать. Подскочив к окаменевшему от потрясения штурману, вырвал у него из-за пояса пистолет и выстрелил в Мартена через десятиярдовую полоску воды, разделявшие борта кораблей.

Тишину разорвал грохот выстрела, звук падения тела и стон смертельно раненого человека. Мартен обернулся. Стефан Грабинский лежал у его ног с разбитой пулей головой.

То, что последовало через мгновение и разыгралось в следующих несколько минут, носило все признаки отчаянной мести. Канаты с четырехзубыми крюками как взбешенные змеи рухнули на «Йовиша», зацепили ванты и стянули вплотную борта кораблей, а Мартен во главе толпы головорезов ринулся вперед, разметал онемевших матросов и ворвался на мостик.

Ведеке не успел даже крикнуть. Его огрели обухом по голове, а потом едва не разорвали на части. Он был ещё жив, когда почувствовал затягивавшуюся на шее веревку, но это был последний проблеск его сознания. Петля затянулась, и тело хафенмейстера, которое волокли по палубе к фокмачте, содрогалось в агонии.

Ни один человек из команды каравеллы не двинулся с места. Люди Мартена отбрасывали их с дороги, как мешавшие пни, они же в немом ужасе смотрели на происходящее, словно страх и потрясение лишили их возможности двигаться.

Мартен, вне себя от жалости и отчаяния, не обращал на них ни малейшего внимания. Только когда изувеченные, ободранные останки Готарда Ведеке повисли у верхней марсареи фокмачты, обвел взглядом покорно замершие фигуры, словно задумавшись, что с ними делать. Гнев в нем прогорел и угас, оставив пронзительную боль и ничем не утолимую жажду мести.

Ему пришло в голову потопить «Йовиш», но тут он вспомнил, что обещал не мстить его команде.

— Дарую вам жизнь, — выдавил Ян чужим, хриплым голосом. — Можете спустить шлюпки и плоты. Чем скорее это сделаете, тем лучше для вас.

Матросы не сразу поняли, что он имеет в виду, ибо стали переглядываться, словно ожидая четкого приказа.

Мартен поискал взглядом штурмана.

— Слышали? — спросил он, повышая голос. — Шлюпки на воду! И прочь с моих глаз, пока я не передумал!

Теперь все наперегонки кинулись в шлюпкам и плотам. Но Крафт ещё задержался.

— Что вы собираетесь сделать с «Йовишем», капитан Мартен, — спросил он, заглядывая в окаменевшее от боли лицо корсара.

— Отведу его в порт, — ответил Мартен. — Хочу отдать Зигфриду Ведеке сына, чтобы тот мог его похоронить.

Толпа, собравшаяся на самом берегу моря по левому берегу Вислы глазела на два корабля, маневрировавших на внутреннем рейде. Первый из них плыл под парусами и буксировал всем хорошо известную каравеллу, которая весь последний год несла стражу под Лятарней. Ее паруса был зарифлены или взяты на гитовы, а на верхней рее болтался обнаженный труп. Это жуткое зрелище возбуждало всеобщее любопытство и ужас, а также бесчисленные измышления по поводу особы повешенного. Распознать его было невозможно, и когда корабли свернули по ветру в устье реки, толпа стала напирать к набережной, сталкивая в воду тех, кто стоял в первых рядах. Среди воплей и проклятий замечено было, что теперь на реях «Йовиша» поставлены паруса. Оба корабля набирали ход, но все ещё плыли один за другим, соединенные буксирным канатом. Только оказавшись в нескольких сотнях шагов от каменного столба, воздвигнутого в конце вала над Вислой, первый из них круто принял влево и развернулся. Другой продолжал лететь вперед, волоча за собой перерубленный буксирный канат. У его борта танцевала на волнах гребная лодка, в которую по канату спускались поочередно с десяток людей.

Толпа, замерев в немом изумлении, смотрела на эту азартную демонстрацию ловкости и отваги. Шлюпка черпала воду то одним, то другим бортом, раскачивалась, виляла и подскакивала, прыгая по волнам. Казалось, она в любой миг может перевернуться вверх дном или зарыться носом и затонуть. Но первый из безумцев уже сидел за рулем и с неслыханной ловкостью держал её на курсе; другие подхватили весла; уже спрыгнул и последний, отпустив петлю каната! Шлюпка осталась позади, весла вспенили воду и погнали её к меньшему кораблю, который, описав дугу, приближался, зарифив паруса.

Тем временем каравелла мчалась дальше с попутным ветром. Влетела между каменными валами, окружавшими с обоих сторон русло Вислы, проскочила под стенами Лятарни, едва не раздавив какую-то рыбацкую лодку, и не снижая хода мчалась вверх по течению, к Холму.

Толпа двинулась следом. Люди мчались вдоль берега, толкались, топтали тех, кто упал, споткнувшись в суматохе. Погоня эта была подобна половодью, срывающему плотины. Со стороны Вжеща, с Брабанции и Ластадии текли бурлящие людские потоки, сталкивались с главной волной бегущих, клубясь и перекатываясь среди растущих криков, разносившихся по предместью.

У Святого Якуба и Бартоломея, а сразу после этого в костеле Святой Екатерины ударили в колокола. Тревога уже долетела до ратуши, на Длинный рынок и Побрежье. Кружили слухи о налете шведского флота, о штурме Лятарни, о какой-то резне или бунте и волнениях среди населения.

Их отмело сообщение старосты из Холма, который переправился в челне через Вислу, чтобы донести советникам, что видел собственными глазами.

Он утверждал в частности, что сторожевой корабль «Йовиш» под всеми парусами, но без команды, плывет к городу, управляемый не иначе как нечистой силой, причем на его верхней рее болтается труп хафенмейстера Готарда Ведеке.

Не будь он известен трезвостью и рассудительностью, никто бы ему не поверил, но все равно в правдивости его сообщения сильно сомневались. Несмотря на это все поспешили к реке, к барьеру, замыкающему вход в Мотлаву.

Там уже воцарилась такая давка, что пришлось вызвать городскую стражу, чтобы освободить место для советников. «Йовиш» увязал в заторах, прорывался, цеплялся за барки и баржи, стоящие у левого берега, срывал их со швартов и снова мчал вперед, подгоняемый ветром. Три портовых балингера с Лятарни напрасно пытались его догнать. Перед самым устьем Мотлавы течение снесло его на средину русла, а мощный порыв ветра понес прямо на барьер. Раздался треск, толстая сосновая балка поддалась, лопнула посередине как жалкая щепка и каравелла влетела в порт.

Теперь она плыла зигзагом, направляясь то к левому, то к правому берегу, носимая ветром и течением, а тело хафенмейстера колыхалось над носовой надстройкой, словно в непрестанных колебаниях и сомнениях указывая дорогу.

Ужас охватил зрителей. Можно было в самом деле поверить, что какой-то злой дух завладел опустевшим кораблем. Как иначе он мог бы попасть сюда? Кто ещё мог им управлять?

Люди осеняли себя знаком креста, церковные колокола били набат, ветер свистел, выл, сметал с крыш тучи снега и раскачивал труп повешенного. Наверняка целый хоровод дьяволов и упырей окружал тело Готарда Ведеке, а на палубе «Йовиша» ими так и кишело. То один, то другой горожанин с опасением поглядывал на снежную дымку, высматривая в её завихрениях ведьм и демонов, которые собрались здесь из адских узилищ.

Тут ветер на короткий миг утих, а потом вдруг с удесятеренной силой налетел на каравеллу с северо-востока. Корабль склонился под его внезапным ударом, пролетел вдоль Оловянки и со страшным грохотом врезался в Длинную набережную.

Мощный удар сотряс мачты, и верхняя марсарея сорвала крепления и вместе со своим грузом рухнула на каменный парапет.

Ян Куна, прозванный Мартеном, был захвачен сильным отрядом городской стражи и ротой солдат с Лятарни неподалеку от Оливы, по дороге из Пуцка в Гданьск. Во вторых санях он вез тело своего помощника, Стефана Грабинского, которое — как признал позднее — хотел передать его матери, проживающей в доме Генриха Шульца на улице Поврожничей. Сопровождали его только двое молодых боцманов; оба полегли в схватке, которая завязалась в лесу неподалеку от монастыря цистерцианцев, а он сам, многократно раненый, в конце концов сдался и был доставлен в Катовню.