Я устроился на своем наблюдательном посту и раскрыл газету. Блэк был прав: американские войска наступали повсюду. Заводы и фабрики Купера работали на полную мощность, обслуживая массовое смертоубийство. Но если Реджинальд Блэк считает себя благодетелем миллионеров, то разве не прав по-своему и этот стервятник, считая себя благодетелем человечества? И разве массовое смертоубийство не спасает сейчас Европу и весь остальной мир от еще большего ужаса, от изверга, надумавшего поработить весь континент и истребить целые нации? Вопросы, на которые, по сути, нет ответов, а если и есть, то лишь очень кровавые.

Я опустил газету и стал смотреть в окно. До чего же шустро убийство умеет менять имена! И прикрываться великими понятиями чести, свободы, человечности. Каждая страна взяла их на вооружение, и чем свирепее диктатура, тем гуманнее лозунги, под которыми она вершит свои преступления. А убийство! Что такое убийство? Разве кровная месть — не убийство? Где тут начинается произвол, где кончается право? И разве само понятие права уже не прикончено наиболее истовыми праворевнителями? Уголовниками из германских канцелярий и продажными судьями, что радостно служат преступному режиму? Какое же тогда еще возможно право, кроме мести?

Над головой у меня резко затрезвонил звонок. Я спустился по лестнице. С порога меня окутало ароматным облаком гаванской сигары.

— Господин Зоммер, — спросил меня Реджинальд Блэк сквозь сизое табачное марево, — зачем вы заявили господину Куперу, что эта картина хуже того Дега, которого он недавно у нас купил?

Я уставился на Купера в полном изумлении. Этот стервятник лгал, причем лгал нагло и в открытую; он прекрасно знает, что я в безвыходном положении, поскольку никогда не осмелюсь назвать столь важного и к тому же вспыльчивого клиента лжецом.

— Говоря о таком мастере, как Дега, я бы никогда не стал оперировать понятиями лучше или хуже, — сказал я. — Это первейшее правило, вынесенное мною из Лувра. Просто одна картина может быть более закончена, другая Менее. Это и составляет разницу между эскизом, этюдом и картиной, на которой поставлена подпись мэтра. Ни один из тех двух Дега не подписан. Это сообщает им, по мнению профессора Майера-Грэфе, истинное величие той незавершенности, которая оставляет простор для любой фантазии.

Реджинальд Блэк глянул на меня ошарашенно, явно потрясенный моей внезапной эрудицией. Цитату я вычитал пять минут назад на своем насесте, схватив наугад первую попавшуюся книжку.

— Вот видите, — только и сказал Блэк, поворачиваясь к Куперу.

А-а, ерунда! — пренебрежительно отмахнулся этот мужлан с лицом цвета непрожаренного бифштекса. — Лувр, шмувр! Да кто этому поверит! Он сказал: эта картина хуже. Я сам слышал. На слух пока что не жалуюсь.

Я понимал, что все это пустая болтовня, лишь бы сбить цену, но счел, что даже столь благородная цель еще не повод меня оскорблять.

— Господин Блэк, — сказал я, — по-моему, дальнейший разговор все равно не имеет смысла. Только что позвонили от господина Дюрана-второго, он покупает картину, просили ее привезти.

Купер хохотнул кудахтающим смехом рассерженного индюка.

— Хватит блефовать-то! Я случайно знаю, что Дюран-второй отдает концы. Ему картины уже не нужны. Единственное, что ему сейчас нужно, это гроб.

Он торжествующе посмотрел на Реджинальда Блэка. Тот ответил ему ледяным взглядом.

— Я сам знаю, что он при смерти, — сказал Блэк сухо. — Я был у него вчера.

Купер снова отмахнулся.

— Он что, гроб что ли будет оклеивать этими импрессионистами?! — издевательски воскликнул оружейный магнат.

— Такой страстный коллекционер и знаток, как господин Дюран-второй, никогда бы так не поступил. Но на то время, которое ему еще осталось прожить, он не хочет отказывать себе ни в какой радости. Деньги, как вы понимаете, в этом случае уже не играют роли, господин Купер. На пороге смерти нет смысла скаредничать. Как вы только что слышали, Дюран-второй хочет получить этого Дега.

— Ну и отлично. Пусть получает.

Блэк и глазом не моргнул.

— Запакуйте, пожалуйста, картину, господин Зоммер, и доставьте ее господину Дюрану-второму. — Он снял Дега с мольберта и передал мне. — Я рад, что все так благополучно кончилось. Это очень благородно с вашей стороны, господин Купер, уступить умирающему, дабы не отравлять ему последнюю радость в жизни. На рынке еще много других Дега. Может, лет через пять, через десять нам снова попадется работа столь же отменного качества. — Он встал. — Ничего другого я вам, к сожалению, предложить не могу. Это была моя лучшая картина.

Я направился к двери. Я нарочно шел не медленно, чтобы Купер не заподозрил блеф, а деловито и быстро, словно очень тороплюсь доставить картину к ложу умирающего Дюрана-второго, пока тот жив. Оказавшись у двери, я был уверен, что Купер меня окликнет. Но оклика не последовало. Разочарованный, я поднялся на свой насест, переживая из-за того, что, очевидно, запорол шефу сделку.

Однако я недостаточно хорошо знал Блэка. Через пятнадцать минут раздался звонок.

— Картину уже увезли? — спросил Блэк бархатным голосом.

— Господин Зоммер как раз с ней уходит, — сообщил я заполошным фальцетом.

— Догоните его! Пусть принесет картину обратно. Второпях я кое-как завернул картину и опять спустился вниз, готовясь снова ее распаковать.

— Не надо разворачивать, — недовольно пробурчал Купер. — После обеда доставите ее мне домой. А после расскажете мне, что у вас есть третий Дега, еще лучше этого, у-у, аферисты!

— Да, есть еще один Дега такого же класса, — холодно ответил я. — Вы совершенно правы, господин Купер.

Купер вскинул голову, как напуганный боевой конь, готовящийся заржать. Даже Реджинальд Блэк глянул на меня с любопытством.

— Этот Дега вот уже двадцать лет висит в парижском Лувре, — закончил я. — И не продается.

Купер перевел дух.

— Избавьте меня от ваших шуток, — буркнул он и потопал к двери.

Реджинальд Блэк отодвинул коньяк для клиентов в сторонку и принес свою заветную бутылку.

— Я горжусь вами, — заявил он. — Может, от Дюрана-второго и правда звонили?