— Я верю и в куда большую чушь, господин Арнольд.
— А что за характер у Рака? Господи, слово-то какое мерзкое!
— Оно не имеет ничего общего с болезнью. Только с представителем фауны, которого с древних времен держали за отменный деликатес. Как омар, только гораздо нежнее.
— А по характеру? — не унимался Арнольд-жених.
— Глубина. Голос чувства. Тонкая восприимчивость, наклонности к искусству, привязанность к семье.
Арнольд заметно оживился.
— А в любви?
— Раки романтики. Даже идеалисты! Верны до гроба и Держатся за свою любовь так крепко, что оторвать их у нее можно только вместе с клешней.
— Фу, какой жуткий образ!
— Ну, это символически. А в переводе на язык психоанализа это означает примерно вот что: отнять у вас вашу любовь можно, только вырвав у вас половые органы.
Арнольд побледнел.
— А мой брат? С ним как?
— Он Близнец, ему куда легче жить. Он двуликий Янус. Сегодня один, завтра другой. Меняет личины шутя. Ловкий, шустрый, остроумный, блестящий. Арнольд понуро кивнул.
В тот же миг дверь распахнулась, и на пороге возник двойной близнец Александр, лоснясь от кошерной еды и попыхивая некошерной сигарой.
Арнольд бросил на меня красноречивый взгляд, умоляющий его не выдавать. Александр тем временем благосклонно со мной поздоровался и полез в карман за бумажником.
— Мы вам еще должны комиссионные за второй молитвенный ковер, — заявил он. — Сто пятьдесят.
— Разве не сто? Если не восемьдесят? — с неожиданной деловитостью перебил его Арнольд, этот мечтательный и глубоко ранимый Рак.
От возмущения я чуть не онемел. Каков предатель! Оттяпать у меня мои кровные! Не иначе, задумал на эти денежки сводить свою конспиративную невесту в «Вуазан», если вообще не в «Павильон»!
— Сто пятьдесят! — твердо заявил Александр. — Заработаны в честном коммерческом поединке с вашим другом Розенталем! — Он выдал мне две банкноты. — На что будете тратить? Купите себе второй костюм?
— Нет, — ответил я, злорадно покосившись на Арнольда, этого астрологического выжигу, — на эти деньги я приглашу одну очень элегантную даму в «Вуазан», еще кое что потрачу на адвоката…
— Тоже в «Вуазане»? — поддел меня Александр.
— Нет, у него в конторе. А на остаток выкуплю на аукционе в «Плаза-хаус» маленькую бронзу, которой господин Арнольд решительно пренебрег, — добавил я, отвешивая вероломному Раку очередную оплеуху.
— Арнольд сейчас не вполне вменяем, — сухо заметил Александр. — Если приобретете, дадите нам опцион?
— Разумеется! Я же ваш постоянный клиент!
— А как ваши дела у этого оптового кровососа Блэка?
— Превосходно. Он изо всех сил пытается привить мне философию антиквара в буддистском смысле: любить искусство, но так, чтобы любить и торговлю искусством. Обладай, но не ради обладания.
— Брехня! — отмахнулся Александр.
— Чтобы насладиться искусством, так считает Реджинальд Блэк, вполне достаточно музеев. В музеях есть все, ты идешь, наслаждаешься и не трясешься, что у тебя дома картины сгорят или их выкрадут. Кроме того, в музеях все равно самые лучшие вещи, в частной продаже таких уже не встретишь.
— Вдвойне брехня! Если бы он сам во все это верил, интересно, чем» бы он кормился?
— Своей еще большей верой в жадность человеческую!
Силвер неприязненно усмехнулся.
— Богу неведомо сострадание, господин Александр, — сказал я. — Пока об этом помнишь, картина мира не слишком перекашивается. И справедливость вовсе не исконное человеческое свойство, а выдумка времен упадка. Правда — самая прекрасная выдумка. Если об этом помнить, не будешь ждать от жизни слишком многого и не умрешь от горечи бытия. Бытия, но не жизни.
— Вы забываете любовь, — пролепетал предатель Арнольд.
— Я не забываю ее, господин Арнольд, — возразил я. — Но она должна быть украшением бытия, а не его сутью. Иначе и в жиголо превратиться недолго.
Я, конечно, с лихвой расквитался с ним за посягательство на мои полсотни комиссионных, но чувствовал себя при этом не слишком хорошо.
— Конечно, если человек не безнадежный романтик, как Ромео, — добавил я, смягчаясь. — И не художник.
На площади перед отелем «Плаза»я вдруг заметил Марию Фиолу. Она пересекала площадь наискосок, по направлению к Центральному парку. Я даже растерялся от неожиданности и только тут сообразил, что еще ни разу не встречал ее днем, всегда только вечером или ночью. Я двинулся за ней, решив преподнести Марии сюрприз. Деньги братьев Силверов приятно похрустывали у меня в кармане. Я уже несколько дней не видел Марию и сейчас, в медовом свете ленивого послеполуденного солнца, она казалась мне воплощением самой жизни. На ней было белое льняное платье, и только сейчас, будто громом пораженный, я увидел, до чего же она красива. Прежде я, конечно, тоже замечал ее красоту, но как-то по частям — лицо, линия плеч, тяжелые волосы в полумраке нашего плюшевого будуара, движения, легкий проход в искусственном, слишком ярком свете фотоателье или ночного клуба, — но все это никогда не сливалось воедино, поэтому я, занятый, как обычно, только собой, никогда и не видел ее по-настоящему. Сколько же я всего упустил, вернее, бездумно и рассеянно принимал как нечто само собой разумеющееся! Я смотрел, как своим широким, летящим шагом Мария переходит улицу напротив отеля «Шерри-Незерланд», на секунду замерев, чуть подавшись вперед и выжидая, такая тоненькая и хрупкая в потоке мчащихся стальных колоссов, чтобы потом легко, танцующей побежкой достичь тротуара.
Залюбовавшись, я не сразу двинулся вслед за ней, а едва двинувшись, тут же остановился. В просвете между машинами я увидел, как из дверей отеля навстречу Марии вышел мужчина и поцеловал ее в щечку. Он был высок, строен и меньше всего походил на человека, у которого только два костюма; куда больше он походил на постояльца этого роскошного отеля.
По другой стороне улицы я проследовал за ними до ближайшего перекрестка. Там, в боковой улочке, я углядел уже знакомый мне «роллс-ройс». Мария подошла к лимузину. Незнакомец помог ей сесть. Она вдруг разом показалась мне страшно чужой. Что мне, в сущности, о ней известно? Да ничего — кроме того, что способен развеять любой ветер. Что я знаю о ее жизни? Ну а что она знает о моей? «Проехали!»— пронеслось у меня в голове, и я тотчас же понял, до чего все это смешно. А что проехали-то? Ничего! Я утратил нечто, чего не было, и тем сильнее страдал от утраты. Ведь ничего не произошло! Просто я увидел кого-то, кого мимолетно знаю, в ситуации, которая меня не касается, вот и все. Ничто не порвано, потому что и рвать-то нечего.