Теперь он спал. Нина позволила ему уснуть. Уложила голову поудобнее, чтобы затылок не упирался в острый край камня. Мокрым платком протерла лицо. Они лежали у гребня небольшого горного отрога, возвышавшегося над кишлаком. Сам кишлак лепился к склону, ступенька за ступенькой, крыша нижнего дома на уровне пола верхнего. Только у начала кишлака, там, где подходила дорога, был кусочек ровного места, который почти полностью заняла одна-единственная усадьба, огороженная высоким, в два человеческих роста, каменным забором. Время от времени за забором появлялись люди – вооруженные. Один раз провели кого-то согнутого, со скрученными за спиной руками. Лицо его Нина рассмотреть не смогла.
Рядом в камнях пересвистывались местные куропатки, кеклики. Хорошее, звучное имя – кеклики. У них красивые, мелодичные голоса. Здесь их ловят и приручают. Они хорошо приручаются, бегают за хозяином, как собачонки, и посвистывают, покликивают мелодичными, переливчатыми голосками. На базаре в Маргилане она видела клетки с ними. Старый узбек с пропеченным солнцем морщинистым лицом сидел среди своих разноголосо перекликающихся питомцев, кормил их зерном, поглаживал. Кекликов совсем не пугала ни базарная суматоха, ни гам. Павел сказал, любители покупают их ради пения, слушают, ценят, как раньше в России ценили соловьев или кенарей.
Сюда, наверх, они поднялись, чтобы взглянуть па кишлак и усадьбу. Нина наблюдала в бинокль, Павел примостился рядом, в тени большого нависающего камня, и – пяти минут не прошло – обмяк и отключился. Нина спохватилась, увидев его уткнувшимся в камни, но он просто спал. Она не стала его будить.
Он спал уже третий час. Время было дорого, очень дорого, но Нина не будила его. Для дела, которое они собрались сделать, лучше было позволить ему отдохнуть. По дороге сюда им в очередной раз повезло, и для Павла это везение едва не стало последним. Мелкий местный милицейский начальник, решив пополнить кошелек, выехал на трассу, прихватив с собой автоматчика в бронежилете и пятнистом комбинезоне. Автоматчик, – совсем молодой, безусый еще парнишка, – стоял, потея, подле машины, чистенькой белой «Лады», оставленной у самой дороги, а сам начальник сидел на раскладном стульчике поодаль, в теньке под кустом. Парнишка махнул рукой, Нина послушно остановила ГАЗ-66, с удовлетворением отметив, что автомат не укороченный, а старый добрый 47-й с деревянным прикладом. Она толкнула Павла в плечо, тот открыл дверь, неуклюже покачнувшись, вылез. Сама вышла с другой стороны, держа в руке пистолет, – и вдруг увидела, что Павел и парнишка в бронежилете, оба ухватившись за автомат, пытаются вырвать его друг у друга, а толстый чин, вскочив со стульчика, дергает кобуру. Нина положила его со второй пули. Первая ушла куда-то в его обвисшее брюхо, глухо чмокнула. Он даже не дернулся. Только от второй, растопырив руки, опрокинулся на спину. Павел наконец догадался ударить парнишку в пах, отпихнуть ногой. Но в его ударе не было силы. Парень лишь отшатнулся, а потом ударил в ответ, и Павел покатился в пыль. Но выстрелить парень не успел. Нина, сунув ствол прямо ему в ухо и ощутив острую, обжигающе ледяную радость удовлетворенной ненависти, нажала на спуск. Павел сам встать не смог, на четвереньках пополз назад, к машине.
Нина отволокла трупы в кусты, забрала оружие и перетащила Павла в белую «Ладу». Теперь у них на двоих был целый арсенал: дробовик, два «Макаровых» и «калаш» с тремя рожками патронов, а еще, прицепленной к бронежилету, обнаружилась настоящая «фенька», тяжелая, в рубчатой чугунной рубашке.
До границы их больше никто не останавливал, а на границе Павел опять взял на себя переговоры с местными пограничниками, очень удивившимися появлению иностранцев на белой «Ладе» с местными номерами. Переговоры прошли, как всегда, успешно, он даже пошутил насчет того, что уже почти начал прицениваться к их пулемету, но больно тяжел, неудобен, а ведь соглашались уступить почти даром, полтысячи, и сами подвезли бы. Через границу перегоняли отару овец, двое верховых киргизов в островерхих войлочных шапках гортанно матерились, и пограничники, скаля белые зубы, волокли за обочину отбрыкивающегося барана, и на закоптелой плите, сооруженной из патронного ящика, шипел и плевался паром чайник. Провода обвисли на покосившемся столбе, на столе под брезентовым навесом лежали заляпанные жирными пятнами бумажки, на вбитом в дерево гвозде, рядом с покосившимся рукомойником, висели ремни и драная конская упряжь, журчал ручей, застрявший в блеющем многоголовом потоке уазик судорожно сигналил, водитель, высунувшись, махал рукой, но никто на него не обращал внимания, расхристанный сержант попытался взять под козырек, провожая их, но не получилось, каскетка у него сдвинулась на самый затылок, и вышел пионерский салют. Нина, расталкивая бампером овечье море, осторожно провела машину мимо отмечающего границу шлагбаума и, миновав последнего барана, с наслаждением надавила на газ.
Странно, но ощущение огромности и пыли навалилось только тут, среди прокаленного камня и колючек. Раньше она будто отгораживалась от увиденного, пускала в себя только детали, отдельные лица, камни, дома. А сейчас вдруг увидела целиком, – огромное, кишащее непонятной жизнью. Чужое. До краев налитое убийственной, жадной ненавистью. Враждебное. Страшное. Павел, неровно дышащий рядом, показался ей единственным, что еще связывало с домом. С надеждой вернуться. Единственным – и потому самым ценным из всего, оставленного ей этой жизнью.
Их план был дерзок и прост. Кроме Юса, наверняка спрятанного в каком-нибудь подвале или сарае, в живых никого оставлять не следовало. Потому они подъехали на «Ладе» к воротам, посигналили, охранник с автоматом через плечо открыл им, и Павел тут же его пристрелил. Они подогнали машину к дверям, выскочили, стреляя. Кто-то выбежал им навстречу из-за дома и осел в пыль, переломанный пополам очередью. Павел ногой распахнул дверь, снова полоснул очередью, из двери напротив ударили в три ствола. Павел зубами сорвал чеку, швырнул. Глухо бухнуло, посыпалось стекло. Кто-то из угла попытался подняться навстречу. Отброшенный пулями, сполз по стене, оставляя мокрый бурый след. В следующую комнату Павел вскочил первым, дал очередь. Нина шагнула туда мгновением позже и увидела белое от ужаса лицо человека, прижавшего ладонь к шее. Между его пальцев фонтанчиками хлестала кровь.
Они чисто и хорошо, по всем правилам зачистки, работая синхронно и слаженно, словно танцуя, прошли комнату за комнатой. В них пытались стрелять еще только раз, но пытавшийся получил пулю в лицо прежде, чем успел нажать на курок. Заминка вышла с подвалом. Нина собрала у убитых автоматные рожки и высадила в обитую железом дверь два магазина. Но из темноты продолжали стрелять.
Они встали по обе стороны двери, над ведущей к подвалу лестницей. Павел сказал: «Эх, гранату бы. Но раз нет – бензин». Можно было швырнуть туда, в темноту, бутылку с бензином или просто вылить вниз несколько литров и поджечь. Но тогда в подвал уже не зайдешь. И не проверишь, кто там. Потому Нина сказала: «Нет». Павел спорить не стал. Вниз, в темноту, швырнули ком пылающего тряпья – ослепить, – следом вкатился Павел, стреляя, а над ним Нина полоснула длинной очередью.
В подвале – небольшой продолговатой комнате они нашли двух умирающих. Когда Нина спрыгнула вниз, Павел стоял, тяжело дыша, у стены, глядя на корчащегося у его ног бородача, скребущего скрюченными пальцами цемент пола. Она спросила: «Как ты? » Он ответил: «Нормально». Нина повернула носком голову бородача, проверила второго, лежащего в углу ничком. Не то.
Среди убитых в доме Юса не оказалось. Во дворе, в сарайчике, под замком они нашли мужчину лет тридцати пяти, европейца, с темно-русыми волосами, светлокожего, небритого, оборванного. Мужчина лепетал что-то нечленораздельное, испуганно глядя на них. Нина всадила ему пулю точно между глаз. Больше тут делать было нечего. Они сели в «Ладу» и молча поехали прочь. Ненависть, кричавшая и бившаяся в каждой клеточке Нининого тела, сжалась в крохотный, раскаленный комок, а на освободившееся место исподволь наползал страх. Липкий. Тягучий. Черный. Нина ехала, сама не понимая куда, по какой-то старой врезанной в горный склон дороге, но Павел лишь кивнул в ответ на ее вопрос, и она послушно поехала дальше.
