Отчаяние, страх, ужас в ее голосе. Она боится Коваля. Она смертельно его боится. У нее дети, материнский инстинкт при виде вчерашнего Пашиного аффекта вывел этот страх в абсолют и, очевидно, дикие фантазии. А может не фантазии. Меня саму вчера он напугал.

Мороз пошел по коже, когда память услужливо подкинула воспоминание о его глазах. С расцветающим буйным цветом безумием на дне. С ненавистью. С отчаянной злостью. Но что, если Кристина и вправду сумеет все исправить? Но от чего его сдерживать? От чего? Я уезжала, он рылся в документах и о чем-то разговаривая с по телефону. Не хотела же уезжать. Выпроводил, мрачно улыбнувшись и сказав, что ему «нужно все подготовить». И улыбка дряная такая. Злая. Уродливая. Сжимающая сердце в тиски жалости, которую я не имею права ему показывать. Ехала в долбанный центр, умываясь злыми слезами и проклиная Костю. А теперь его жена стоит передо мной, тоже ревет и боится.

— Кристин, почему ты уверена, что он согласится на ваши уговоры? — почти сквозь зубы спросила я, напряженно глядя ей в глаза. — Почему, Кристин? Он наебал своего друга, отнял у него бизнес, оставив на нем пиздецовые долги. Твой шакал наплевал на Пашку, на их дружбу, на все то, через что они вместе прошли. Знаешь, каково это видеть, когда он этому поверить не мог? Когда сидел тупо в одну точку смотрел и не верил очевидным фактам? Что его друг, который и поднялся-то благодаря ему, приоритет деньгам отдал. Что обманул его и подставил. Что человек, которому он доверял, оказался просто жалкой гнидой, ставящей бабло выше всего. Знаешь, каково это было видеть?

— Он вернет. — Кристина твердо смотрела в мои глаза. — Вернет, Маш. Я это гарантирую. Дряной поступок, я знаю, не оправдываю. Но и ты пойми, что Коваль не из тех, кто безнаказанным оставляет попытки себя наебать. Я не понимаю, почему Костя так уверенно это сделал…

— Потому что Паше не до мести будет, потому и уверенно сделал. Паша теперь дохера денег должен из-за твоего Кости. И спрашивать будут не с твоего мужа.

— И именно это Пашу подстегнет к военным действиям. Маш, я их всех знаю дольше тебя. И я знаю, как Паша реагирует на подобное. — Она снова посмотрела на свою машину с дочерьми и прикусив губу тихо, с мольбой произнесла, — пожалуйста, помоги мне.

Из машины снова раздался смех девчонок, не подозревающих, какой урод их отец, и как их мать сейчас переживает из-за этого и боится что его за это накажут. Две дочери, маленькие совсем, не виновные в том, что их родители долбоебы. Будь ты проклят Костя!

Закрыла глаза и судорожно выдохнула. До вечера. Просто буду с ним до вечера. Неотступно. Я кивнула ей. И она снова расплакалась, с неверием и облегчением. Словно бы получила шанс выжить, спастись. Я смотрела, как она дрожащими пальцами вытирает лицо в безуспешных попытках взять себя в руки и не могла понять, как и чего она настолько сильно боится.

Ответ не заставил себя ждать. У нее зазвонил телефон. Кристина подняла трубку. И умерла. Я это видела. Жутчайшее зрелище. Будто у человека разом душу вырвали. Вырвали жестоко, грубо, со злостью. Оставив только пустое тело. Пустые глаза и восковую маску вместо лица. Я смотрела на ее неимоверно бледное лицо не скрывав своего испуга. Ее ноги подкосились и я едва ее успела подхватить.

— Кристин? Кристина! — сипло звала ее я, прижав к двери и глядя в опустошенные широко распахнутые глаза. — Кристина!

— Костю убили… — она перевела на меня расфокусированный взгляд и как-то не по-человечески жутко улыбнулась. — Расстреляли по дороге из аэропорта. Спасибо, Маш. Тебе и Паше. Будьте вы прокляты.

Пашу закрыли. В день убийства Кости он поехал в отдел, чтобы дать пояснения за поджог машины. А через несколько часов Костю расстреляли. И Пашу не выпустили. Рамиль сказал, что пиздец. Что у ментов видеозапись поджога. И Паше пиздец. Ибо они знают про мотив и не слезут.

И сейчас в кабинете начальника следственного отдела Центрального района было тихо. Пахло куревом и дешевым освежителем воздуха. Я стояла у окна и смотрела вниз на парковку для сотрудников позади здания. Ничего так, нет машин дешевле ляма. Зло усмехнулась, понимая почему. Эта встреча обошлась мне в шестьдесят две тысячи рублей. И то, Рамиль, который купил это свидание для меня, сказал, что это еще дешево. Шестьдесят две тысячи за пять минут. За которые я должна окончательно для себя решить, кто он.

Я четко знаю момент, когда моя жизнь пошла под откос. Поняла тогда, у машины Кристины. Поняла интуитивно, не желая верить ее истерике, и не принимая сложившуюся ситуация как данность. Это не он. Не. Он. А внутри все дрожало и пыталось стереть, сжечь, развеять воспоминания о прошедшем вечере и выбросить диалог с Кристиной, которая уже предполагала исход, но, видимо, сама не верила. Поверила только сейчас. И заставляла меня уверовать.

Она застонала как-то странно, как раненное животное, ее сильно покачнуло и она бы рухнула на горячий асфальт, если бы я ее не подхватила. Дотащила до скамейки, где она обводя безумными невидящими глазами все вокруг, что-то неслышно и неразборчиво шептала. Я не знала что делать. Кровь, пошедшая из ее носа подсказала.

Давление Кристины тогда упало до ужасающих девяносто на шестьдесят. Это позже, гораздо позже я от Риты узнала, что она была на четвертой неделе и спустя пару дней у нее произошел выкидыш. Прямо за день до похорон. Я вырубила телефон, не попрощавшись с Ритой и зажала себе рот руками, сдерживая рвущийся из груди безумный то ли вопль, то ли смех. И все еще не веря.

Меня не трясло впервые за полторы недели. Антидепрессанты, барбитураты на ночь, и с утра успокоительные. Эмоциональный фон канул в летаргический сон. Так я думала, пока за спиной не хлопнула дверь.

Паша.

Внутри все замерло. Сердце пропустило несколько ударов, и, стремясь наверстать, ускорило ритм. Ладони на подоконнике вспотели. Я чувствовала его взгляд.

— Привет, кис.

Голос ровный, без эмоций. Знакомый и незнакомый одновременно. Вызвавший боль от осознания, что хочется немедленно все бросить, кинуться на шею и зарыдать, умоляя, неистово его умоляя и заклиная всеми существующими богами сказать мне, что это все неправда. Что это не он заказал Костю. Послать нахер все факты, слова Рамиля, Женьки, Кристины… Забыть, стереть из памяти гребанную фразу, сказанную им в тот день — «мне нужно все подготовить». Эти слова били и резали нутро каждый раз, когда во мне просыпалась надежда, что это не он.

Звук шагов и скрип кресла у стола. Прикрыв глаза и переведя дыхание медленно повернулась.

Под потемневшими зелеными глазами темные круги. Не брит. Я почему-то сейчас так неуместно отметила, что прежде никогда не видела на нем щетины. Он всегда был гладко выбрит. Но сейчас ему определенно шло. Откинулся на кресле начальника следственного отдела и перевел взгляд с выключенного монитора на меня. Ровный, спокойный. Безразличный. Ударивший наотмашь. Не знаю, чего именно я ждала от этой встречи, но явно не такого его поведения.

— Сядь. — Усмехнулся. Незнакомо, словно бы я к нему пришла на допрос. А не наоборот.

Что ж, будь по твоему. На мгновение дольше положенного прикрыла глаза, давая передышку себе и своему организму, пытающемуся бороться с действием сильнейших препаратов, не дающих панике занять пьедестал разума.

Села. На жесткий неудобный стул возле стола.

— Спрашивай.

На меня не смотрел. Нагло и несколько вальяжно сцапав папку с уголовным делом, лежащим на краю стола и без интереса его листал. Происходящее начало казаться сном. Не понимала, почему он так себя ведет. Чужой и незнакомый. И душила в зачатках одну рациональную мотивацию, подвигнувшую его сейчас на такую линию поведения — он знает для чего я здесь, и знает, как я восприму его положительный ответ. Знает. И готов к этому. Уже давно. В отличие от меня.

— Ты знаешь мой вопрос. — Мой голос низкий и глухой.

Вчера, воя в подушку сорвала голос, пока таблетки не подействовали. А потом мне всю ночь снилось попеременно то, как Коваль признается мне в убийстве, заживо меня этим хороня, и то, как правдиво говорит, что это не он. Что его подставили. Что он никогда бы не стал. Что это не из-за него мне пришлось Кристине скорую вызывать, потому, что она в себя прийти не могла тогда у машины. Что у нее кровь из носа пошла. Что я, подавляя истерику, утешала ее маленьких близняшек, в унисон плачущих, глядя как маму откачивает фельдшер на скамейке.