Эрл зажмурился на мгновение, чтобы прогнать дрожь, и влил в себя еще одну добрую дозу этого самого «Джим Бим». Прекрасное пойло! Потом он посмотрел на часы. Ему предстояла поездка в Атчисон, Топику и Санта-Фе, но куда он должен был ехать и зачем, он никак не мог вспомнить.
Иво, там он попал в бункер. Этого ему никогда не забыть.
Непрерывно убивая, он двигался по Чарли-дог. Его огнеметчики не смогли пробиться вместе с ним. Капитана зацепило пулей. Не было никакого укрытия, потому что в пепел невозможно было зарыться: он просто тут же обрушивался на тебя. Эрл вскочил в ячейку, строча из своего «томми». Пули вылетали и сразу же попадали в японцев. Они сбивали их с ног, вырывали огромные куски из тел. По лицу Эрла текла кровь, японская кровь. Но он шел дальше, от ячейки к ячейке, поливая свинцом ходы сообщений, пока наконец не пробился, убивая, к главному бункеру.
Бункер был заперт изнутри. И в довершение всего Эрл остался безоружным: его «томми», залитый кровью и забитый пеплом, отказался работать, и его пришлось бросить. Он явственно слышал, как с другой стороны бункера тарахтели японские пулеметы «намбу».
Эрл метнулся назад, в ячейку, которую только что очистил, перевернул труп японца и сорвал с его пояса три гранаты – японские штучки, которые нужно стукнуть обо что-нибудь твердое, прежде чем кидать. Он схватил их, подбежал к металлической двери бункера, со всей силы стукнул по ней фанатами и поспешно сунул их под дверь. Затем бегом вернулся в ячейку. Когда почти одновременно раздались три разрыва, он как раз вытаскивал из-под трупов японцев автоматы «намбу».
Дальнейшее было трудно вспомнить, но еще труднее – забыть. Он оказался в бункере. Надо отдать японцам должное: эти гады были настоящими солдатами. Они сражались до конца, заливали свинцом Чарли-дог, убивая все движущееся в их поле зрения. Они были готовы умереть ради того, чтобы убить, – таков был их кодекс. Эрл метался из отсека в отсек или, скорее, из каморки в каморку, поскольку внутри бункер очень походил на темное тесное гнездо насекомых и там сильно воняло: дерьмом, кровью, пищей, страхом, потом, сопревшими носками, гнилью, рисом. Он вскочил в первую каморку и принялся палить. Но он не знал, что «намбу» был заряжен трассирующими патронами.
Как только он открыл огонь, темноту, ставшую еще непрогляднее из-за густого дыма, прорезали бело-голубые полосы трасс; пули с визгом рикошетировали, раз за разом ударяясь в любую твердую поверхность и рисуя в дыму сумасшедшие зигзаги. Каждое нажатие на спусковой крючок порождало вспышку света, иссиня-серого, мерцающего, извергающего на японцев смертоносный поток их собственных пуль со смещенным центром тяжести – куда более яростный поток, чем даже он, Эрл, мог ожидать. Это выглядело так, будто он метал молнии.
Он мчался из каморки в каморку, приостанавливаясь только для того, чтобы менять магазины на раскаленной железке, которую держал в руках. Странное оружие: магазин крепился сверху, а не снизу, как это бывает у всех, кто хоть немного думает об удобстве использования. Эта штука нисколько не походила на привычный «браунинг»; такую глупую, дрянную вещь могли изобрести только те же парни, которые выдумывали самурайские мечи, и самолеты камикадзе, и атаки до последнего человека, волна за волной. Японская пушка даже казалась узкоглазой. Но, между прочим, работала безотказно.
В последнем закоулке бункера японцы поджидали его с жутким спокойствием затаившегося хищника. У них кончились боеприпасы. А ему на это было плевать. И им тоже. К тому, что произошло потом, и он, и они были готовы. Они бросились на него; один японец выхватил меч и попытался размахнуться, но в проходе высотой со сточную трубу, освещенном лишь огнем из дула автомата да трассами пуль, у него не было пространства для маневра. Эрл поливал их огнем, а они плясали жуткий танец, раздираемые на части своими собственными, японскими пулями калибра 6,5 мм. Когда они наконец попадали, он в очередной раз сменил магазин и снова расстрелял их всех потоком молний. А после этого выбросил маленький раскаленный автомат.
Эрл посмотрел на дело рук своих: это была настоящая резня. Все произошло слишком легко. Японцы не оглядывались себе за спину, их барабанные перепонки были оглушены артобстрелом и собственной стрельбой, их абсолютное чувство долга не позволяло им обращать внимание на что бы то ни было, кроме того, что творилось перед амбразурами. Он просто расстрелял их всех, иссек, искромсал потоком светящегося свинца. В дальнем углу раздался стон, и он подумал: кто-то все-таки жив. Но в следующее мгновение он услышал лязгающий звук, означавший, что граната приведена в действие, и ему удалось выскочить на поверхность, наверно, за одну десятую долю секунды до того, как эта граната взорвалась, прикончив градом осколков последних недобитых японцев.
Оказавшись снаружи, Эрл прислонился к стенке хода сообщения и стоял, жадно хватая ртом воздух. Его люди заняли Чарли-дог сразу же после того, как замолчали пулеметы бункера, но если они и обращались к нему, то он ничего не слышал: грохот от стрельбы в бункере оглушил его.
«Огня туда!» – выкрикнул он.
Одна из команд огнеметчиков направила внутрь бункера жерла своих орудий и вычистила подземелье пламенем с температурой две тысячи градусов; огонь внутри был настолько яростным, что всем пришлось отойти подальше от входа.
Капитан сказал, что, черт побери, он никогда не видел ничего подобного, вот только капитан этот был из какого-то места под названием Йель и поэтому он произнес своим странным, по-девчоночьи тонким голосом: «Едва ли мне когда-либо доводилось видеть более великолепный пример агрессивного поведения в полевых условиях». Или что-то наподобие этого.
Эрл и его бутылка исполнили еще один тур своего танца. Очередной удар вышиб мысли из его головы, но вскоре мысли вернулись снова.
Докучливее всего вели себя лица. Но они постепенно исчезали. В один тяжкий день в госпитале на Гуаме, куда Эрл угодил после неприятной раны, полученной на Иво, он сделал кое-какие подсчеты и обнаружил жестокую истину.
Он был сержантом во Второй дивизии морской пехоты, потом взводным сержантом в той же Второй дивизии, потом ротным ганнери-сержантом там же. Когда в сентябре 1944-го формировали новую Пятую дивизию морской пехоты, его включили в ее 28-й полк и повысили до первого сержанта роты "А". В обшей сложности под его командованием находилось 418 молодых морских пехотинцев, а сам он пребывал в прямом подчинении у трех лейтенантов, капитана и, наконец, у майора. Из всех этих людей 229 были убиты. Никто из остальных не обошелся без ранений; и он тоже относился к их числу: семь ран, из них три тяжелых. Из офицеров не уцелел никто. Из его друзей НКО, с которыми он служил с момента поступления 7 декабря 1941 года в отряд морской пехоты, стоявший в Панаме, выжил он один. Из той роты контрактников погибли все, включая офицеров, кроме него самого. Из его первого взвода второго полка морской пехоты, попавшего на Гуадалканал, он был одним из десятка уцелевших; из роты в 232 человека, высадившейся по горло в воде у берега Таравы, выжило тридцать три человека, и он в том числе; из роты в 216 человек, атаковавшей покрытый черным вулканическим песком пляж на Иво, осталось 111 человек, считая его, но он не имел никакого понятия о том, сколько из них получило тяжелые ранения и оказалось покалечено. На Тиниане и Сайпане цифры были не такими страшными – если, конечно, судить по стандартам войны на Тихом океане.
Эрл знал, что не должен был остаться в живых, что это нарушение всех законов математики и что медали, которыми его награждали, давались главным образом за грубое насилие над цифрами, а вовсе не за какой-то там героизм. Манила Джон Бэзилоун, самый храбрый человек, какого ему доводилось видеть, получил медаль Почета за горный хребет на Гуадалканале, где он остановил японское наступление, имея лишь пулемет тридцатого калибра с водяным охлаждением, боевой дух и ничего больше; потом он совершил поощрительное турне по Штатам, стал знаменитостью, женился на хорошенькой девчонке и был разорван снарядом на мелкие кусочки в первый же день боев на черном песке Иво.
