По другую сторону от стойки бара Эрл видел себя в зеркале, видел свои глаза, черные, как вода во время паводка, когда она все поднимается и поднимается, пожирая один за другим клочки земли. Его щеки ввалились, а серые губы беззвучно шевелились, будто у сумасшедшего. Он сглотнул, зажмурился и открыл глаза, чтобы снова взглянуть на себя. И увидел опустошенного человека, человека настолько усталого и потерянного, что он вряд ли стоил того кислорода, который вдыхал, или бурбона, который пил.

Он чувствовал, что недостоин вообще ничего.

«Никуда ты не годишься», – услышал он голос отца и был полностью согласен со стариком.

«Никуда я не гожусь. Любой из этих парней был куда лучше меня. Почему, черт побери, я не с ними?»

Эрл сделал очередной огромный глоток бурбона, прикончив бутылку, и посмотрел на часы. Перед глазами у него все расплывалось, так что он не смог разглядеть ни цифр, ни стрелок, но, судя по количеству выпитого, поезд в Форт-Смит должен был уже уйти, и теперь ему оставалось только расплатиться за все.

Он неуверенно поднялся, нетвердой походкой пересек бар и нашел мужскую комнату. Войдя туда, он закрыл за собой дверь, запер ее на защелку, не спеша помочился, вынул свой пистолет и взвел курок.

Никогда за всю войну он не чувствовал себя таким несчастным, как сейчас. Было так несправедливо, что он жив, а столько других парней мертвы, и что у него в кармане валяется медаль, которая удостоверяет, что он герой, а у них имелись только белые кресты на островах, которые никто никогда не будет посещать, и скоро все они окажутся забытыми.

Эрл приложил дуло к виску, почувствовал прохладное прикосновение круглого отверстия. Его палец лег на спусковой крючок, а затем нажал на него.

Выстрела не последовало.

Пистолет дернулся, как всегда бывает, когда курок бьет по ударнику, который сейчас ударил в пустоту. Эрл посмотрел на оружие, затем немного оттянул затвор и убедился, что патронник пуст. Вынув магазин, он обнаружил там шесть патронов сорок пятого калибра. Значит, кто-то очень аккуратно вынул магазин, извлек патрон из патронника и вставил магазин на место. Он знал, что зарядил пистолет сегодня утром.

Неужели это сделала Джун? Но ведь она совершенно ничего не понимала в оружии. Тогда кто? Может быть, он сам забыл дослать патрон? Что, черт возьми, происходит?

Эрл перезарядил пистолет, оттянув затвор и дослав патрон, а потом аккуратно спустил курок с боевого взвода.

После этого он убрал оружие за пояс, оправил китель и отпер дверь.

Вестибюль «Карлтон-отеля» был ярко освещен и переполнен буйством красоты. Свет, казалось, весело танцевал, как будто стены были стеклянными. Вероятно, празднование дня победы над Японией еще не закончилось. Здесь было множество хорошеньких молодых женщин и их поклонников, и все настолько возбуждены из-за телевидения и реактивных самолетов, что с трудом сдерживали свое волнение.

Эрл пробрался сквозь толпу веселящихся. Все были в смокингах или вечерних платьях; радостная молодежь суетилась, жадно ожидая прихода великолепного завтра.

Все юноши были чисто выбриты и казались неженками; он знал, что не должен ненавидеть их, но он их ненавидел, и, позволив этой ненависти пробиться сквозь владевшую им тоску, он почувствовал, что ему нужно выпить. Не еще одну бутылку бурбона, а что-нибудь такое, что помогло бы утихомирить головную боль, вроде коктейля, джина с тоником или мятного джулепа. Он поглядел на циферблат своего «гамильтона» и с облегчением обнаружил, что все же не опоздал на поезд: еще не было семи часов. У него даже оставалось время для...

– Сержант Суэггер?

Он обернулся.

Перед ним стояли двое мужчин. Один, лет тридцати, был настоящим красавцем – лощеным, с блестящими черными волосами и зубами как у кинозвезды. Второй – намного старше, мрачный тип с грустным морщинистым лицом и медленными движениями. Костюм не позволял полностью скрыть его необыкновенно длинные руки, а из рукавов торчали самые громадные кисти, какие Эрл когда-либо видел у человека. Его мягкая фетровая шляпа была небрежно сдвинута на затылок, а поношенная сорочка только условно могла считаться белой – она была застирана до серости, и на ней даже виднелись пятна. Но взгляд его был настолько настороженным и быстрым, что Эрлу сразу же пришел на память Воющий Безумец Смит или какой-нибудь другой старый, закаленный в бесчисленных сражениях морской пехотинец. На груди у этого человека Эрл увидел прикрытый галстуком ремень, выдававший наличие наплечной кобуры, а по натяжению этого ремня ему стало ясно, что в кобуре у незнакомца лежит нешуточная пушка.

– Сержант Суэггер, – произнес первый с интонациями, по которым Эрл сразу же понял, что этот красавчик имеет непосредственное отношение к его родному штату, – мы ждем вас. Ваша супруга наверху собирает вещи. Она сказала, что вы задержитесь в городе и придете позже.

– В чем дело, сэр? – спросил Эрл.

– Сержант Суэггер, мы прибыли, чтобы предложить вам работу.

– Работу? У меня уже есть работа. Я ворочаю бревна на одной проклятой лесопилке.

– Нет, речь идет о работе в правоохранительных органах.

– Кто вы, черт возьми, такие?

– Меня зовут Фред К. Беккер, и неделю назад я одержал победу на специальных выборах на должность окружного прокурора в округе Гарленд, Арканзас.

– В Хот-Спрингсе? – уточнил Эрл. – И что же вам нужно от меня?

– Хот-Спрингс – это самый дикий город в Америке. У нас есть игроки, у нас есть убийцы, у нас есть шлюхи, у нас всяких мошенников больше, чем вы можете себе представить, и многие из них ходят в полицейской форме и носят оружие. Всем заправляют нью-йоркские бандиты. Прямо говоря, сэр, я намерен очистить этот содом и гоморру, и я ищу подходящего человека. А все, с кем я разговаривал, указывали мне на вас как на лучшего из лучших.

Самый высокий небоскреб города был увенчан очаровательным шпилем в стиле, представлявшем собой смесь арт деко[5] и византийского и символизирующем декадентские прелести империи. А управление империей осуществлялось из квартиры на верхнем этаже.

– Это же прямо Нью-Йорк, а? Я хочу сказать, нельзя не согласиться, что это самый настоящий Нью-Йорк, – заявил гордый хозяин своему самому почетному гостю.

– Ваша правда, – поддержал его гость.

Они очень подходили друг к другу. Один, говоривший с английским акцентом, лет пятидесяти пяти, пяти футов десяти дюймов ростом, очень крепкий, но не толстый, с красивым смуглым лицом, как раз и являлся хозяином. Белый смокинг сидел на нем изумительно и казался столь же неотъемлемой его частью, как сливки неотъемлемы от молока, которое наливает трудолюбивая доярка. В петлицу лацкана была вдета гвоздика, настолько свежая, что казалось, будто на ней искрится роса. Его волосы были приглажены назад, и он курил сигарету, вставленную в мундштук. Лицо его украшали небольшие щеголеватые усики, тонкие как ниточка, говорившие не только о мужественности их обладателя, но и о немалом умении и находчивости в бизнесе, а также и в сердечных делах. В другой руке он держал высокий, на тонкой ножке, бокал с мартини. На манжетах сверкали ониксовые запонки.

– Не, – сказал гость, – я ничего против не имею, вы же понимаете. Это красиво. Это очень красиво. Но я же простой парень. Я заполучил дом из тех, что называют тюдоровскими. Он выглядит так, словно в нем мог бы жить король вашей страны.

– Да, старина. Я знаю этот стиль. Весьма приемлемый, я бы сказал. Он действительно назван по имени королевской семейки.

– Ага, – согласился гость, – это как раз для меня. Чем я не самый настоящий гребаный король?

Он улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

Его лицо было более румяным, чем у собеседника. От него исходила животная жизненная сила. Он тоже носил прекрасно сшитую одежду, но более спортивного стиля: кремовый льняной пиджак поверх безупречно отглаженной темно-синей сорочки с расстегнутым воротником, свободные брюки из тончайшей шерсти с начесом и ослепительно белые туфли. Ансамбль дополнял эскотский галстук – маленькая вспышка багрового шелка. В сильных пальцах человек крутил дорогую гаванскую сигару.